"Ночное небо так угрюмо…"
Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять все потемнело,
Все стихло в чуткой темноте —
Как бы таинственное дело
Решалось там — на высоте.
Другие редакции и варианты
5 [Зарницы лишь одни живые]
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 38. Л. 3–3 об.
КОММЕНТАРИИ:
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 38. Л. 3–3 об. Перед текстом помета: «18 августа, дорогой».
Списки — Муран. альбом (с. 128), с датой «18 августа 1865, дорогой»; Альбом Тютч. — Бирилевой (с. 44), с пометой: «Овстуг. 18 августа 1865».
Первая публикация — газ. «День» 1865. 25 сентября. № 33. С. 781, с пометой-заглавием «18 августа, 1865» и подзаголовком «Дорогой». Вошло в Изд. 1868. С. 220, с датой: «Овстуг. 18 августа 1865 г.»; Изд. СПб., 1886. С. 281; Изд. 1900. С. 284. Текст изданий тождествен. Варьируется его синтаксическое оформление.
Печатается по автографу.
17 августа 1865 г. Тютчев поехал из Овстуга в Дядьково для переговоров с крупным заводчиком Орловской губернии С. И. Мальцовым о передаче ему в аренду сахарного завода в Овстуге. Поэт вернулся оттуда на следующий день. Стихотворение написано в дороге.
Автограф написан карандашом. В 5-й строке зачеркнуто: «Зарницы лишь одни живые…» и вписано: «Одни зарницы огневые…»
Л. Н. Толстой отметил стихотворение буквой «К.!» (Красота!) и подчеркнул строку «Как демоны глухонемые» (ТЕ. С. 147) (Ю. Р.).
В. С. Соловьев включает произведение в контекст поэтических раздумий Тютчева о темных началах мирового бытия. Процитировав стихотворение «Не остывшая от зною…», философ продолжает: «Этот поразительный образ гениально заканчивается поэтом в другом стихотворении (цит. «Одни зарницы огневые…». — Ред.)».
Соловьев выделил слова «как демоны глухонемые, / Ведут беседу меж собой», а также — «таинственное дело». (Соловьев. Поэзия. С. 476).
Р. Ф. Брандт считал, что «эта вещь, конечно, изображает благоговение человека перед величием Природы» (Материалы. С. 73).
«Но есть для Тютчева некоторые явления, в которых привычнее ему раскрываются природные глуби, и среди них гроза, — утверждал Д. С. Дарский. — Пушкин назвал ее «Божия гроза», — Тютчев, быть может, не отвергнул бы такого определения, но божественная сила, которая зрится ему, она другая — не премудрая и всепросвещающая… Но и в человеке и в природе она одна и та же. В дрожащем, вспыхивающем блеске глаз, в улыбке счастья и возбужденья, невольно изгибающей губы, в отчетливой грации, верности и легкости движений Анны Карениной было что-то ужасное и жестокое. Что-то чуждое, бесовское и прелестное почуялось в ней Кити. Что-то бесовское и демоническое. Но тот же демонизм, глухой, безъязычный, безумный, дает о себе знать и из недр природы. Ночною порой, когда небо тяжко заволокло грозовыми тучами и в тишине притаились титанические силы» (Дарский. С. 96).
Д. С. Мережковский, цитируя стихотворение, писал: «У Достоевского Свидригайлову снится сон: мертвая девочка встает в гробу и тянется к нему с нечистою ласкою: такова природа Тютчева. И вот почему свет его — рдеющий, свет тления, сумеречный свет гниения, разложения, тусклый свет зарниц» (Мережковский. С. 86) (А. Ш., А. М.).
