Из "Фауста" Гёте

* * *



I


     Звучит, как древле, пред тобою

     Светило дня в строю планет

     И предначертанной стезею,

     Гремя, свершает свой полет!

     Ему дивятся Серафимы,

     Но кто досель Его постиг!

     Как в первый день непостижимы

     Дела, Всевышний, Рук твоих!

     И быстро, с быстротой чудесной

     Кругом вратится шар земной,

     Меняя тихий Свет небесный

     С глубокой Ночи темнотой.

     Морская хлябь гремит валами

     И роет каменный свой брег,

     И бездну вод с ее скалами

     Земли уносит быстрый бег!

     И беспрерывно бури воют

     И землю с края в край метут,

     И зыбь гнетут, и воздух роют,

     И цепь таинственную вьют.

     Вспылал предтеча-истребитель,

     Сорвавшись с тучи, грянул гром,

     Но мы во свете, Вседержитель,

     Твой хвалим день и мир поем.

     Тебе дивятся Серафимы!

     Тебе гремит небес хвала!

     Как в первый день, непостижимы,

     Господь! руки твоей Дела!



II

«Кто звал меня?» —

                        «О страшный вид!»

— «Ты сильным и упрямым чаром

Мой круг волшебный грыз недаром —

И днесь…» —

                    «Твой взор меня мертвит!»

— «Не ты ль молил, как исступленный,

Да узришь лик и глас услышишь мой?

Склонился я на клич упорный твой —

И се предстал!.. Какой же Страх презренный

Вдруг овладел, титан, твоей душой?..

Та ль эта грудь, чья творческая Сила

Мир целый создала, взлелеяла, взрастила

И в упоении отваги неземной,

С неутомимым напряженьем

До нас, Духов, возвыситься рвалась?

Ты ль это, Фауст? И твой ли был то глас,

Теснившийся ко мне с отчаянным моленьем?

Ты — Фауст? Сей бедный, беспомощный прах,

Проникнутый насквозь моим вдхновеньем,

Во всех души своей дрожащей глубинах?..»

  — «Не удручай сим пламенным презреньем

Главы моей! — не склонишь ты ея!

Так, Фауст Я! Дух, как ты! твой равный Я!..»

  — «Событий бурю и вал судеб,

  Вращаю я,

  Вздвигаю я,

Вею здесь, вею там, и высок и глубок!

  Смерть и Рожденье, Воля и Рок,

  Волны в боренье —

  Стихии во пренье —

  Жизнь в измененье —

  Вечный единый поток!..

Так шумит на стану моем ткань роковая,

И Богу прядется риза живая!..»

  — «Каким сродством неодолимым,

Бессмертный Дух! Влечешь меня к себе!»

  — «Лишь естеством, тобою постижимым,

Подобен ты — не мне!..»



III

Чего вы от меня хотите,

Чего в пыли вы ищете моей,

Святые гласы, там звучите,

Там, где сердца и чище и нежней.

Я слышу весть — но Веры нет для ней!

О, Вера, Вера, мать чудес родная,

Дерзну ли взор туда поднять,

Откуда весть летит благая!

Ах, но к нему с младенчества привычный,

Сей звук родимый, звук владычный,

Он к бытию манит меня опять!

Небес, бывало, лобызанье

Срывалось на меня в воскресной тишине,

Святых колоколов я слышал содроганье

В моей душевной глубине,

И сладостью живой была молитва мне!

Порыв души в союзе с небесами

Меня в леса и долы уводил —

И, обливаясь теплыми слезами,

Я новый мир себе творил.

Про игры юности веселой,

Про светлую весну благовестил сей глас —

Ах, и в торжественный сей час

Воспоминанье их мне душу одолело!

Звучите ж, гласы, вторься, гимн святой!

Слеза бежит! Земля, я снова твой!



IV

Зачем губить в унынии пустом

Сего часа благое достоянье?

Смотри, как хижины с их зеленью кругом

Осыпало вечернее сиянье.

День пережит — и к небесам иным

Светило дня несет животворенье.

О, где крыло, чтоб взвиться вслед за ним,

Прильнуть к его лучам, следить его теченье?

У ног моих лежит прекрасный мир

И, вечно вечереющий, смеется —

Все выси в зареве, во всех долинах мир,

Сребристый ключ в златые реки льется.

Над цепью диких гор, лесистых стран

Полет богоподобный веет,

И уж вдали открылся и светлеет

С заливами своими океан.

Но светлый бог главу в пучины клонит —

И вдруг крыла таинственная мощь

Вновь ожила и вслед за уходящим гонит,

И вновь душа в потоках света тонет.

Передо мною день, за мною нощь.

В ногах равнина вод и небо над главою.

Прелестный сон… и суетный — прости!

К крылам души, парящим над землею,

Не скоро нам телесные найти.

Но сей порыв, сие и ввыспрь и вдаль стремленье,

Оно природное внушенье,

У всех людей оно в груди —

И оживает в нас порою,

Когда весной, над нашей головою,

Из облаков песнь жавронка звенит,

Когда над крутизной лесистой

Орел, ширяяся, парит,

Поверх озер иль степи чистой

Журавль на родину спешит.



V

Державный Дух! ты дал мне, дал мне все,

О чем молил я! Не вотще ко мне

Склонил в лучах сияющий свой лик!

Дал всю природу во владенье мне

И вразумил ее любить. Ты дал мне

Не гостем праздно-изумленным быть

На пиршестве у ней, но допустил

Во глубину груди ее проникнуть,

Как в сердце друга! Земнородных строй

Провел передо мной и научил —

В дуброве ль, в воздухе, иль в лоне вод —

В них братий познавать и их любить!

Когда ж в бору скрыпит и свищет буря,

Ель-великан дерев соседних с треском

Крушит в паденье ветви, глухо гул

Встает окрест и, зыблясь, стонет холм,

Ты в мирную ведешь меня пещеру,

И самого меня являешь ты

Очам души моей — и мир ее,

Чудесный мир, разоблачаешь мне!

Подымется ль, всеуслаждая, месяц

В сиянье кротком, и ко мне летят

С утеса гор, с увлажненного бора,

Сребристые веков минувших тени

И строгую утеху созерцанья

Таинственным влияньем умиляют!



Другие редакции и варианты



I

12  С глубокой [таинственной] тьмой.

14-16 И бьет о каменный свой брег,

   И хлябь морей с ее скалами

   Земли уносит вечный бег!

20  И [жизни] цепь, [беснуясь,] вьют

        Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 4 об.


II

5-9 Как! ты молил меня, как исступленный,

   Да узришь лик, услышишь голос мой!

   [Меня достиг и тронул голос твой]

   Склонил меня клич неотступный твой.

   Явился я! Какой же Страх презренный

   Вдруг обуял, Гигант, твоей душой?

11  Мир новый создала, взлелеяла, взрастила,

13  С упорным, гордым напряженьем

22  Я Фауст! Дух, как ты! твой равный Я!

23  Событий бурю, житейский вал,

33  И готовится Богу одежда живая!..

   И [Богу прядется] риза живая

   [И Божья готовится] риза живая

        Автограф — РГАЛИ. Ф. 505, Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 4 об.


III

4  Где души кротче и нежней.

13  Сходило на меня в воскресной тишине,

        Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 4.


IV

3-4 Смотри, как хижины кругом

   Осыпало вечернее сиянье!..

18  И вдруг крыла таинственная мочь

21-23 Передо мною день, за мною ночь,

   У ног равнина вод — и небо над главою!

   Прекрасный сон… и суетный!.. прости!

26  Но сей порыв, сие и вверх и вдаль стремленье.

29  И оживает в них порою.

        Совр. и след. изд.


V

11  [В дуброве ль темной, на водах, в эфире] —

20  Чудесный мир, разоблачаешь [ты]!

21-22 [Взойдет ли предо мною чистый] месяц,

   [Всеуслаждая] — и ко мне [с] летят

        Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп.1. Ед. хр. 10. Л. 3.



  





КОММЕНТАРИИ:

Автографы (5) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 4 об.; л. 4 об. и 1–1 об.; л. 4; л. 2–2 об.; л. 3. Отрывки I и II (автографы) воспроизведены в ЛН. 1932. Т. 4–6. С. 627–628.

Впервые был опубликован IV отрывок — Галатея. 1830. Ч. XI. № 5. С. 283–284, с подписью «Ф. Тютчев», цензурная помета — 30 января 1830 г. Затем — Совр. 1854. Т. XLV. С. 2; Изд. 1854. С. 111–112; Изд. 1868. С. 69–70; Изд. СПб., 1886. С. 389–390; Изд. 1900. С. 410–411. Отрывок II («Кто звал меня?») впервые опубликован — Изд. 1900. С. 412–413; отрывки I, III, V впервые — Искусство. 1927. Кн. II–III. С. 167–169, Г.И. Чулковым (см. статью «Переводы Тютчева из «Фауста» Гёте». С. 164–170).

Печатается по автографам. См. «Другие редакции и варианты». С. 238.

В 1-м автографе есть правка, свидетельствующая о работе поэта, направленной на выравнивание стихотворного метра и усиление специфической (тютчевской) выразительности образа: в окончательном варианте появляются слова («морская хлябь…» «роет каменный свой брег», было — «И бьет о каменный свой брег»); слово «роют» употреблено и в 19-й строке — «воздух роют», а впоследствии и в стих. «О чем ты воешь, ветр ночной?» — «И роешь и взрываешь в нем…»; зарисовку «И хлябь морей с ее скалами» поэт заменил на — «И бездну вод с ее скалами…»: слово «бездна» — одно из главных в философском лексиконе Тютчева. То же относится и к слову «таинственную», появившемуся в 20-й строке («И цепь таинственную вьют», вместо первого варианта: «И жизни цепь, беснуясь, вьют»). Автограф перебелен, и в том и другом варианте выделены строфы-четверостишия.

Правка 5–8-й строк в автографе второго отрывка («Кто звал меня?..») говорит об архаизации поэтической речи с целью передать торжественно-первозданный голос явившегося Духа (вместо слов «голос» — «глас», вместо «Явился я!» — «И се предстал!», вместо «гигант» — «титан», слово с мифологическим подтекстом).

В автографах стоят прописные буквы в словах «Серафимы», «Всевышний», «Свет», «Ночи», «Землю», «Вседержитель», «Сила», «Духов», «так, Фауст Я», «твой равный Я», «Океан», «Смерть», «Рожденье», «Воля», «Рок».

Правка в автографе третьего отрывка («Чего вы от меня хотите…») в 4-й строке выражает колебания поэта в выборе слов почти синонимичных в романтической поэтике — «душа» и «сердце»; Тютчев отдал предпочтение последнему. В автографе, рядом со строкой «Где души кротче и нежней», сбоку он написал: «Там, где сердца и чище и нежней». Образ «чистого сердца» оказался для него притягательнее.

В автографе пятого отрывка («Державный дух! ты дал мне, дал мне все…») правка в 11-й строке — живописное уточнение картины (убрана темная краска: было — «в дуброве ль темной») и уравновешены составные части картины — «В дуброве ль, в воздухе, иль в лоне вод» — все существительные без зрительных определений. Работа над 21–22-й строками усилила выразительность образа месяца, его воздействия на душу человека. Первоначально в автографе был лишь образ «чистого месяца», с деепричастным оборотом «всеуслаждая». Последнее слово закрепилось в тексте и было добавлено определение месяца — «в сиянье кротком».

В первой публикации отрывка IV («Зачем губить в унынии пустом…») в Галатее сохраняются особенности тютчевского синтаксиса — восклицательные знаки и многоточия в конце строк (9, 10, 16, 25, 28-й), вообще восклицательно-восторженные интонации (8, 34, 35-й строках). Заглавие — в скобках: («Из Фауста)», в то же время в начале стихотворения стоит слово «Фауст», обозначающее его дальнейший монолог, и пропуск трех строк, на которые указывают три ряда точек. В дальнейших изданиях пропуск строк не обозначен. В Совр. и дальнейших изданиях — расхождения с автографом: в 3-й строке: «Смотри, как хижины кругом»; 18-й: «И вдруг крыла таинственная мочь»; 21-й: «Передо мною день, за мною ночь»; 22-й: «У ног равнина вод — и небо над главою!»; 23-й: «Прекрасный сон… и суетный!.. прости!»; 26-й: «Но сей порыв, сие и вверх и вдаль стремленье»; 29-й: «И оживает в них порою». Печатный текст свидетельствует о модернизации тютчевской лексики: «ночь» — вместо «нощь», «вверх» вместо «ввыспрь», о выравнивании метра в 3-й строке, о внешне логическом упорядочении в 29-й строке.

Отрывок II («Кто звал меня?») опубликован в Изд. 1900 вместе с отрывком IV («Зачем губить в унынии пустом…»), и последний выдвинут на первое место (с цифрой «1»). Разночтения появились в 5-й строке: «Как! ты молил меня, как исступленный», в 6-й: «Да узришь лик, услышишь голос мой», 9-й: «Вдруг овладел, гигант, твоей душой?», 11-й: «Мир новый создала, взлелеяла, взрастила»; 18-й: «Проникнутый насквозь моим»; 23-й: «Событий бурю, житейский вал». Последние четыре строки в этом отрывке не были напечатаны.

Отрывок I («Звучит, как древле, пред тобою») — перевод первой сцены пролога на небесах, но Тютчев не назвал Рафаила, Гавриила, Михаила, участвующих в диалоге.

Отрывок II («Кто звал меня?..») — перевод части первой сцены— беседы Фауста с явившимся ему Духом.

Отрывок III («Чего вы от меня хотите») — перевод конца первой сцены, монолога Фауста.

Отрывок IV («Зачем губить в унынии пустом…») — перевод монолога Фауста из сцены «За воротами».

Отрывок V («Державный Дух! ты дал мне, дал мне все…») — перевод части сцены «Wald und Höhle» («Лес и пещера» — нем.), именно: монолога Фауста.

В письме поэта к И.С. Гагарину 7/19 июля 1836 г. сообщается: «По возвращении моем из Греции я принялся как-то в сумерки разбирать бумаги и уничтожил большую часть моих поэтических упражнений и лишь долго спустя заметил это. В первую минуту мне было несколько досадно, но я скоро утешил себя мыслью, что сгорела Александрийская библиотека. Тут был между прочим перевод первого акта из второй части Фауста, может быть, лучшее из всего…» Опираясь на это свидетельство, водяной знак на бумаге автографа — 1828, цензурную помету в Галатее, все отрывки можно датировать одним периодом жизни поэта — 1828–1829 гг.

Ж. «Пантеон» (1854. Т. XV. Кн. 6. Отд. IV. С. 10), назвав переводы Тютчева слабыми, имея в виду публикации в 45-м томе Совр., выразил неудовлетворение переводом монолога Фауста, выделив в отрывке IV строки 5–6-ю, искаженно процитировал 9–10-ю, 17–19-ю, 26–27-ю и резюмировал: «Признаемся, что, читая подобные стихи, мы подумали, не принадлежат ли они перу г-на Овчинникова, также переводившего Фауста» (В.К.).

Общим для всех отрывков является их философское содержание. Но форма различна: первый написан ямбом и непрерывной изометрической строфой с перекрестной рифмовкой, второй — полиметрическим размером (ямб, хорей, анапест) по сменяющим друг друга схемам (смежной, перекрестной и сплетенной) рифмовки с гетерометрическими строками, третий — ямбической стопой с нарушениями и по разнообразным схемам рифмовки (сплетенная, смежная, перекрестная), четвертый — ямбической стопой с витой рифмовкой, пятый — пятистопным ямбом с наращениями в женских окончаниях и без рифм.

Это разнообразие форм Тютчев воспроизводит лишь в общих чертах. Так, в Отрывке I полиметричная строка подлинника во второй октаве перевода уступает место строго выдержанной ямбической строке с наращением одного слога при женских рифмах, а вместо смежной перекрестной и сплетенной рифмовки оригинала используются только первые. Ямбическая стопа оригинала с колеблющимся количеством стоп в строке (от четырех до шести) при переводе третьего отрывка реализована с меньшими колебаниями, чем в подлиннике. В переводе четвертого отрывка размер оригинала и система рифмовки сохранены. В переводе пятого отрывка размер подлинника в основном выдержан, но все мужские окончания строк заменены женскими. Переводы Отрывков III, IV, V (каждый в отдельности) на три строки длиннее, чем их оригиналы. Однако, даже отступая в чем-то от формы оригинала, Тютчев передает впечатление, производимое мелодикой немецкого стиха, что позволяет считать его перевод адекватным с формально-функциональной точки зрения.

По степени близости к оригиналу в плане содержания стихи Тютчева также можно отнести к собственно переводу, может быть, за исключением только конца Отрывка II, который следует считать вольным переводом. В переводе данного фрагмента сильно смещены акценты. В оригинале Дух более деятелен, чем в переводе, в оригинале он ткет одеяние для божества на ткацком станке времени и близок Фаусту не просто неким «сродством неодолимым», как у Тютчева, а своей необычайной деятельностной активностью. И вообще мотив восхищения деятельным, активным началом мирозданья, ясный и громкий в оригинале, у Тютчева звучит приглушенно.

В какой-то степени это можно сказать и о переводе других образно-философских высказываний в оригинале. Вот первый отрывок:


  Und Stürme brausen um die Wette

  Vom Meer aufs Land, vom Land aufs Meer?

  Und bilden wütend eine Kette,

  Der tiefsten Wirkund rinds umher.


В подстрочном переводе звучит так:


  И бури (штормы) бушуют, соревнуясь друг с другом,

  (Идут) с моря на сушу, с суши на море

  И в бешенстве своем образуют цепочку

  Глубочайших воздействий вокруг себя.


Речь идет о причинно-следственных взаимосвязях в природе. У Тютчева же «бури… цепь таинственную вьют» — романтическая многозначительность.

Что касается стилистического аспекта перевода, то здесь можно отметить то, что мы наблюдаем и в других переводах Тютчева — стремление к высокому стилю, даже с помощью архаизмов. Особенно это заметно в тех случаях, когда для архаичного или возвышенного языкового средства была совершенно очевидная альтернатива в виде простого (нейтрального) слова. Так, в начале второго отрывка у Тютчева мы находим:


  «Кто звал меня?» —

                 «О страшный вид!» —

  «Ты сильным и упрямым чаром

  Мой круг волшебный грыз недаром —

  И днесь…» —

                Твой взор меня мертвит.


У Гёте стоит слово «nun», которое соответствует столь же простому русскому слову «вот». Но Тютчев выбирает архаическое старославянское слово «днесь», которое усиливает торжественность, важность происходящего (Л.Л., М.М.).