Фонтан

Смотри, как облаком живым

Фонтан сияющий клубится;

Как пламенеет, как дробится

Его на солнце влажный дым.

Лучом поднявшись к небу, он

Коснулся высоты заветной —

И снова пылью огнецветной

Ниспасть на землю осужден.


О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?

Как жадно к небу рвешься ты!..

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты…



  





КОММЕНТАРИИ:

Автограф неизвестен. Список — Муран. альбом. С. 87–88.

Первая публикация — Совр., 1836. Т. III. С. 9, под номером V, с общим названием «Стихотворения, присланные из Германии» с общей подписью «Ф.Т.». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 18; Изд. 1854. С. 34; Изд. 1868. С. 39; Изд. СПб., 1886. С. 105; Изд. 1900. С. 108.

Печатается по первому изданию.

В списке Муран. альбома допущена ошибка в 3-й строке: «…как глубится». Г.И. Чулков утверждает, что «авторитетных рукописных источников нет» для этого стихотворения (см. Чулков I. С. 374). В первых пяти изданиях сохраняются излюбленные тютчевские знаки: тире в конце 6-й строки, многоточие в конце 16-й, а в пушкинском Совр. и в конце 13-й строки — восклицательный знак и многоточие. Но в Изд. 1900 тире и многоточия убраны, что несколько сокращает динамику тютчевской художественной эмоции. Изд. Чулков I печатает стихотворение без выделения строф и без многоточия в конце. К.В. Пигарев в Лирике I — также без этого многоточия.

Датируется первой половиной 1830-х гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

«Фонтан» привлек внимание критиков и читателей. С.С. Дудышкин увидел выражение общего художественного принципа в стих. «Поток сгустился и тускнеет…» (см. коммент. С. 395) и «Фонтан», но в последнем, по мнению рецензента, «образ еще ярче и еще больше богатства в красках, но мысль сильнее пробивается сквозь их разноцветный покров, нося, впрочем, на себе яркие следы той среды, через которую прошла в поэтическом процессе. Воображайте себе, если угодно, судьбу человеческой мысли, которая, как ни рвется в высоту, все падает вниз, достигая лишь известного предела— она все будет представляться вам в виде неистощимого водомета, который поднимается лучом к небу и снова падает на землю огнецветной пылью» (Отеч. зап. С. 70). Критик Пантеона (с. 6) не одобрил образное выражение «какой закон тебя мятет», однако он урезал фразу Тютчева, выбросив промежуточные слова, стоящие между «закон» и «мятет», и тем примитизировал мысль-образ Тютчева: «Какой закон непостижимый / Тебя стремит, тебя мятет?» Л.Н. Толстой отметил «Фонтан» буквой «Г» (Глубина) (ТЕ. С. 145).

В стихотворении усматривали мысль Тютчева об ограниченности возможностей поэзии; Н. Овсянников (Московские ведомости. 1899. № 212. С. 4) в рецензии на сб. стих. Тютчева говорил: «Брызжущий фонтан, украшающий южную природу, Тютчев сравнивает с поэтом: у поэта смертной мысли водомет тоже рвется к небу, а чья-то роковая длань свергает его в брызгах с высоты».

Вяч. Иванов (Символика эстетических начал. По звездам. Статьи и афоризмы. СПб., 1909. С. 25–26) процитировал «Фонтан» в целях уяснения сущности красоты. Для него «восхождение» может быть символом трагического, рожденного отъединением, личным обособлением, которое оказывается жертвенным; это эстетическое переживание он обнаружил в тютчевском образе радуги («в высоте — изнемогла»), но, согласно этому автору, «склонение вознесшейся линии впервые низводит на нас очарование прекрасного <…> Нас пленяет зрелище подъема, разрешающегося в нисхождение <…> гармоничен треугольный тимпан — «орел» (άέτωμα) греческого портика и пирамидальные группы Рафаэля. Солнечными игристыми брызгами ниспадают, разрешившись в искристых scherzi, на землю звездные adagio Бетховена. Волнистыми колебаниями восклонов и падений пьянят хороводы Наяд и ритмы Муз». Вяч. Иванов нашел параллели к тютчевскому образу в других искусствах, таким путем вычленив именно эстетическую суть художественной картины. Дальнейший ход мысли теоретика привел его к древним религиозным представлениям: «нисхождение — символ — символ дара. Прекрасен нисходящий с высоты дароносец небесной влаги; таким среди античных мраморов предстоит нам брадатый Дионис, в широкой столе, возносящий рукой плоскую чашу, — влажный бог, одождяющий и животворящий землю амбросийским хмелем, веселящий вином сердца людей… И только дар мил. Только для дара стоит жить…». Уясняя сокровенный символический смысл образа, Вяч. Иванов утверждает, что «восхождение — Нет Земле; нисхождение — кроткий луч таинственного Да». Восприятие прекрасного, сосредоточенного в тютчевском стихотворении, Вяч. Иванов находит в окрыленном преодолении земной косности и в новом обращении к лону Земли; это как бы дыхание «самой Матери», ее «вздохи», «вдыхания»; красота всякий раз снова нисходит на землю с дарами Неба. Исследователь тютчевского текста открыл его новый смысл, не скептический («ниспасть на землю осужден»), а возвышенно-таинственный, связанный в конечном итоге с религиозным верованием — даром Неба Земле, и тогда ассоциация ведет к стих. «Эти бедные селенья…» и образу Христа. У Вяч. Иванова не столько анализ стихотворения, сколько субъективное философско-религиозное прозрение, приобретшее универсальный характер, прозрение, которое служит свободным комментарием к «Фонтану».

Однако В.Я. Брюсов (см. Изд. Маркса. С. XLI) не воспринял глубоких и оригинальных идей Вяч. Иванова, он увидел лишь грустно-скептическую идею: «…мир для человека непостижим. Поэтическое выражение этой мысли Тютчев нашел в сравнении «смертной мысли» с фонтаном. Струя водомета может достигнуть лишь определенной, «заветной» высоты, после чего осуждена «пылью огнецветной ниспасть на землю». То же и человеческая мысль: «Как жадно к небу рвешься ты / Но длань незримо-роковая / Твой луч упорный преломляя / Свергает в брызгах с высоты». Отсюда был уже один шаг до последнего вывода: «Мысль изреченная есть ложь!» Тютчев этот вывод сделал…».