Л. В. ТЕНГОБОРСКОМУ

3 декабря 1849 г. Петербург

Monsieur,

J’ai lu votre mémoire ¹ avec une bien grande satisfaction, j’oserai dire, avec une satisfaction d’amour-propre. Car j’y ai trouvé la confirmation éclatante de tout ce que j’ai pensé, c’est-à-dire pressenti et conjecturé au sujet de l’Autriche, car pour voir il faut être sur les lieux. En l’absence des objets on ne peut que les pressentir. Votre mémoire contient des paroles d’or, même à notre adresse.

Mais savez-vous l’impression définitive qui m’en est restée relativement à l’Autriche? C’est que ce pays est décidément et sans retour voué à la révolution, et cela par une très simple raison: c’est que l’Autriche, dans l’intérêt de sa conservation, même momentanée, est obligée de se faire plus allemande que jamais. Or, n’en déplaise à ceux que ce fait contrarie beaucoup, la civilisation allemande, la pensée, l’intelligence allemande — die deutsche Bildung, telle que la voilà faite et constatée, est révolutionnaire d’outre en outre — il n’y a plus une fibre en elle qui n’appartienne à la révolution. Ceux qui nieraient cela, ou ne veulent pas voir, ou sont incapables de voir le principe sous les apparences. Et voilà pourquoi la constitution du 4 Mai ² n’est pas un accident, mais une nécessité que les gouvernants en Autriche ne secoueront jamais. C’est le lien par lequel ils se rattachent non pas à l’Allemagne, mais à la pensée, à la civilisation allemande. Et maintenant quoi qu’ils fassent, qu’ils essaient de pratiquer consciencieusement des institutions impraticables, ou bien qu’ils fassent de l’arbitraire, de la bureaucratie et de la dictature, tout ce qu’ils feront sera nécessairement révolutionnaire.

Mais si la révolution est un dissolvant tout-puissant, même appliqué à un état fortement et solidement homogène, comme l’est la France, par exemple, que sera-ce donc pour un empire comme l’Autriche? Ce sera évidemment de l’étisie galopante. Personne ne l’a mieux fait voir que vous dans votre mémoire.

Mais quelque courte qu’aura été cette durée, elle aura toujours été assez longue, pour faire un mal immense: celui d’avoir inoculé la révolution aux races slaves, même à celles d’entr’elles qui jusqu’à présent en étaient parfaitement vierges. C’est là, je le répète, un mal immense et de plus un immense danger personnel pour la Russie. — L’Autriche, telle que la voilà devenue, ne peut pas ne pas communiquer la révolution aux races slaves qui lui sont soumises — aussi bien par l’action que par la réaction, aussi bien par l’influence directe des institutions nouvelles que par la nécessité où vont se trouver les populations slaves d’exagérer la portée révolutionnaire de ces institutions, pour s’en faire des armes défensives contre la propagande allemande. Car, que la Gleichberechtigung ne sera jamais que le sobriquet de cette propagande, le fait me paraît difficile à contester.

Or, un pareil résultat, l’inoculation du principe révolutionnaire aux races slaves, aurait dans l’état actuel du monde des conséquences incalculables. Car dans cette lutte suprême entre la Russie et la révolution, toutes deux puissances et principes en même temps, il n’y avait jusqu’à présent de véritablement neutres que ces races… et il est évident que celle des deux puissances qui la première saura se les approprier, les rallier à son drapeau, cette puissance-là, dis-je, aura les meilleures chances de faire décider en sa faveur le grand procès qui se plaide devant nous…

Et que serait-ce donc, si, par impossible, nous-mêmes, nous étions devenus assez étrangers au principe historique de la Russie, si nous-mêmes, nous étions assez traîtres envers notre propre cause, pour ne plus comprendre, pour ne plus sentir l’intime, l’inexorable solidarité qui lie les destinées de ces races à celles de la Russie, — si nous étions arrivés à ne plus comprendre les droits imprescriptibles qu’elles ont sur nous et nous sur elles, et assez faibles, pour ne pas les faire valoir hautement et résolument, quand le moment en serait venu? — Savez-vous, Monsieur, ce qui en résulterait?.. C’est que nous aurions non pas conservé ces races à une Autriche plus que problématique, mais que nous les aurions de nos propres mains livrées à la révolution. Dès ce moment notre suicide aurait commencé, et le triomphe de l’ennemi, son triomphe définitif et irrévocable, ne serait plus qu’une question de temps.

Mais je ne puis finir cette lettre sans vous remercier encore une fois de tout le plaisir que m’a fait la lecture de votre mémoire. Puisse-t-il être médité et apprécié comme il le mérite.

3 décembre 1849

Перевод

Милостивый государь,

Я прочел вашу записку ¹ с чувством огромного удовлетворения, дерзну сказать, с чувством самоудовлетворения. Ибо нашел в ней блестящее подтверждение всем своим мыслям об Австрии, т. е. всем своим предположениям и догадкам, так как для того, чтобы о чем-то судить, нужно видеть это воочию. В отсутствии же предмета его можно только представлять. В вашей записке содержатся золотые слова, даже о нас.

Но знаете ли, в каком впечатлении она утвердила меня касательно Австрии? Что эта страна решительно и неотвратимо движется к революции, и по очень простой причине: Австрия, в целях самосохранения, пусть сиюминутного, вынуждена более, чем когда-либо, онемечиваться. А ведь, да простят меня те, кого это обстоятельство сильно раздражает, немецкая цивилизация, немецкая мысль, немецкое сознание — die deutsche Bildung,^* в его сложившейся и закрепившейся форме, насквозь революционно — всеми своими фибрами оно сейчас принадлежит революции. Те, что стали бы это отрицать, либо не хотят, либо не способны разглядеть сути за видимостью. Поэтому-то конституция 4 мая ² является не случайностью, а неизбежностью, от которой правителям Австрии ни за что не удастся отмахнуться. Эта нить связывает их не с Германией, а с немецким образом мысли, с немецкой цивилизацией. И теперь, что́ они ни предпримут, — попытаются ли добросовестно осуществлять неосуществимые установления, вернутся ли к произволу, бюрократии и диктатуре, — все неизбежно будет революционным.

Но если революция является всемогущим фактором распада даже для государства столь монолитно однородного, как, например, Франция, что же станется с империей, подобной Австрии? Очевидно, ее ожидает скоротечная сухотка. Никто еще не показал этого так ясно, как вы в своей записке.

Однако, каким бы кратким ни был этот период разложения, он будет все-таки достаточно продолжительным, чтобы посеять огромное зло: заразить революцией славянские племена, даже те из них, которые до сих пор не имели к ней ни малейшей предрасположенности. И в этом, повторяю, огромное зло, более того, огромная опасность непосредственно для России. — Австрия, в ее теперешнем состоянии, обречена разжигать революционный дух в подвластных ей славянах — как любой акцией, так и реакцией, как прямым насаждением новых установлений, так и необходимостью, перед которой окажутся славянские народы, преувеличивать революционность этих установлений, дабы с их помощью обороняться от немецкой пропаганды. Ибо тот факт, что Gleichberechtigung^** всегда будет лишь названием этой пропаганды, по-моему, трудно оспаривать.

Между тем подобный результат, заражение славянских народов революционной идеей, грозил бы современному миру неисчислимыми бедами. Ведь в смертельной схватке между Россией и революцией, каждая из которых соединяет в себе и силу и принцип, действительно нейтральными оставались до настоящего времени только славяне… и очевидно, что та из двух сил, которая сумеет первой привлечь их на свою сторону, собрать их под своим знаменем, эта сила, повторяю, получит более шансов выиграть великую тяжбу, свидетелями коей мы являемся…

А что было бы, если бы, паче чаяния, мы сами настолько оторвались от исторического начала России, если бы мы сами настолько презрели свое собственное дело, что перестали бы осознавать, перестали бы ощущать глубинную, нерасторжимую общность, связующую судьбы этих народов с судьбами народов России, — если бы мы дошли до того, что утратили бы понимание неотъемлемости их права на нас и нашего права на них и не в силах были бы в нужный момент открыто и решительно вступиться за это право? — Знаете, милостивый государь, что бы из этого воспоследовало?.. То, что мы не только не сохранили бы славян для Австрии, чье будущее более чем сомнительно, но собственными руками отдали бы их во власть революции. Это было бы началом нашего самоубийства, и торжество врага, окончательное и бесповоротное, стало бы только вопросом времени.

Не могу закончить письмо, не поблагодарив вас еще раз за удовольствие, которое мне доставило чтение вашей записки. Только бы ее восприняли и оценили, как она того заслуживает.

3 декабря 1849

КОММЕНТАРИИ:

Л. В. Тенгоборский — экономист, статистик и дипломат, автор многотомного труда «О производительных силах России» (Париж, 1852–1855). В 1828 г. начал служить в Министерстве иностранных дел, в 1832–1846 гг. находился (с перерывами) на дипломатической службе в Вене. За долгие годы жизни в Австрии Тенгоборский изучил финансы и торговлю этой страны, что нашло отражение в трех фундаментальных трудах, посвященных экономике и другим проблемам внутренней жизни Австрийской империи; эти труды были изданы в 40-50-х гг. на французском и немецком языках.

Автограф неизвестен.

Печатается по копии Эрн. Ф. Тютчевой; без подписи (на л. 1 надпись рукой К. Пфеффеля: «Lettre de M. de Tutchef à M. Tengoborski» — «Письмо г. Тютчева г. Тенгоборскому») — РГБ. Ф. 308. К. 2. Ед. хр. 12. Л. 1–2.

Первая публикация — ЛН-1. С. 537–540.

¹Записку о положении Австрийской империи Тенгоборский намеревался представить императору Николаю I через К. В. Нессельроде; прежде чем отправить ее по назначению, он познакомил с этой запиской Тютчева (ЛН-2. С. 240–242 — письмо Эрн. Ф. Тютчевой К. Пфеффелю от 1/13 января 1850 г.).

²Вероятно, в копии Эрн. Ф. Тютчевой допущена ошибка. Тютчев имел в виду конституцию 4 марта 1849 г., которой завершилась революция 1848–1849 гг. в Австрии.

Непосредственным толчком к началу революции в Австрии в марте 1848 г. послужили революционные выступления во Франции и государствах Германского союза (февраль — март 1848 г.).

Целью революции была ликвидация феодально-абсолютистского строя в Австрийской империи. Император Фердинанд I вынужден был обещать конституцию. 25 апреля конституционное министерство обнародовало проект конституции, провозгласившей различные свободы, но на деле сохранившей власть в руках императора. Это привело к новому обострению политической борьбы. В октябре 1848 г. в Вене вспыхнуло восстание, потерпевшее поражение. После отречения Фердинанда I в декабре 1848 г. на престол вступил Франц Иосиф. 4 марта 1849 г. на заседании рейхстага был обнародован проект новой конституции. Это была октроированная конституция (она исходила от короны), но из демагогических соображений в ней сохранялась революционная фразеология: принципы свободы личности, свободы вероисповедания, равенства граждан перед законом и т. д. Провозглашение этих свобод носило фиктивный характер.

Национальный вопрос, вопрос о положении славянских народов в многонациональной Габсбургской империи, не был разрешен конституцией 4 марта 1849 г.

^*немецкое просвещение (нем.).

^**равноправие (нем.).