Эрн.Ф. ТЮТЧЕВОЙ

13 июля 1851 г. Москва

Moscou. Vendredi. 13 juillet

Ма chatte chérie, je veux profiter d’un de mеs bons moments, d’un de mеs moments lucides pour t’écrire une lettre саlmе et raisonnable, une lettre que tu puisses lire en présence de mоn daguerréotype sans la lui reprocher. C’est avant-hier, mercredi, que j’ai reçu сеllе, en date du 4. Cette lettre, écrite dans la chambre que tu mе destinais avec le jardin et la petite église en regard. Mais je n’ose trop arrêter mа pensée sur tout cela, de peur d’éveiller le monstre qui dort … Се monstre qui те donne tant de mаl à contenir, maintenant que je n’ai plus, pour le calmer, le secours tout-puissant de ta présence. Ah oui, sans toi j’ai blen à faire pour m’еn défendre. Il у а dans ta lettre une douce paix, une sérénité voilée qui m’а fait du blen. Je mе suis senti vivre dans tes rêves de la vie des fantômes. Cette manière d’exister ne mе déplaît pas. Cela mе repose de mеs fureurs. Oh, mа chatte chérie, pardonne-moi toutes ces bêtises incendiaires que j’ai lancées coup sur coup contre toi, contre cette douce quiétude où j’aime tant à te savoir, tout en faisant de mоn mieux pour t’empêcher d’en jouir… C’est donc en pleine et paisible lecture de feu Mr Karamzine ¹, que je suis venu соmmе un forcené jeter l’alarme dans ton esprit… L’annonce de mоn départ, révoquée la poste d’ensuite. Des cris, des lamentations, de la déraison. Ah, conviens-en, mа chatte chérie, je suis parfois parfaitement odieux. Mais tu m’аimеs, tu mе pardonnes et tu mе plains. Et puis tu ne saurais te dissimuler que dans се moment-ci tu as blen ta part de responsabllité dans mеs extravagances. Tu sais bien que quand tu es là, je ne crie jamais si fort…

Parlons si tu veux de mа santé. J’ai pris, par le conseil du medecin, quelques bains froids à l’établissement de la Tverskoy, puis il m’а recommandé de porter des compresses d’eau froide sur le ventre ², се que je соmрtе faire. Mais tout се régime ne vaut pas, pour mеs nerfs, un quart d’heure de ta présence. Aussi j’ai été tous ces jours-ci dans la plus terrible lutte qui se puisse imaginer, - obligé de mе retenir à quatre pour ne pas succomber à la tentation de t’aller retrouver. Mais cette incartade, car c’en serait une, aurait dérangé tous mеs projets. Or ces projets les voici. ]е veux revenir ici à la fin du тois d’août, pour l’époque où la cour у vient, après quoi ou j’irai te chercher jusqu’à Ovstoug, ou je t’attendrai de pied ferme ici. Mais pour réaliser се projet il faut que je fasse acte de présence à Pétersb<ourg>, et cela, le plutôt possible, afin de mettre Gervais dans la possibllité de comblner ses arrangements avec les miens et aussi pour ne pas perdre le traitement qui mе revient pour les deux mois, juillet et août.

Jе m’еn vais donc retourner à Pétersbourg… C’est сотmе si je te quittais une seconde fois. Ah, je suis un grand sot. Voilà que je m’effraye, de plus belle de mа résolution. Mais tu m’аs promis de vivre et de te bien porter … Le médecin m’ayant formellement interdit la malle-poste j’ai trouvé à acheter, grâce aux Souchkoff, une petite calèche, suffisante pour nous deux, mоi et le Brochet, pour le modeste prix de 75 r<oubles> ar<gent>. On m’assure que c’est une trouvaille. Je le veux bien. Si c’en est une, elle pourra nous être fort utile mêmе à Pétersb<ourg>. J’aime à croire que grâce à la saison et à toute sorte d’évolutions que la saison comporte, je réussirai, sans trop de peine à dépenser се mois entre Pétersb<ourg> et les environs. Antoinette Bloudoff, qui te fait dire mille amitiés, а reçu dernièrement une lettre de Mlle Kozloff ³, toute remplie de détails sur les îles, Pavlovsk et Peterhof, sur toutes ces diverses sociétés - le tout entremêlé de force rêminiscences et appels à mоn adresse. Hélas, hélas, que ne puis-je, à force de fatuité, mе consoler de ton absence … L’autre jour, j’ai reçu la lettre la plus coquettement аimаblе de la Comtesse Rostopchine, qui m’engage, avec toute sorte de mаuvaises raisons, à aller lui faire visite à la campagne… Comme si un pareil tête-à-tête, ne dure-t-il que vingt-quatre heures, était une chose possible… Quant à Moscou, je crois avoir déjà épuisé toutes les ressources qu’il offre en се moment. J’ai deux fois été au théâtre du Parc ⁴, deux fois chez le Métropolitain, de plus, j’avais la ressource extraordinaire des Bloudoff, des S<ain>t-Priest… Le pauvre Bloudoff qui souffre d’un mal analogue au mien m’a l’air de s’ennuyer à périr. Aussi a-t-il poussé hier un gémissement qui m’a fendu le cœur, quand je lui ai annoncé mon prochain départ. Lui et sa fille sont en correspondance suivie avec le monde de P<étersbourg>, mais dans les dernières lettres qu’ils ont reçues, il n’était pas question des Wiasemsky, qui sont actuellement à Reval, се qui n’a pas empêché qu’ici on n’eût fait courir les bruits les plus moscovites sur le compte du pauvre Prince ⁵.

Oh ma chatte chérie, que ne puis-je te parler au lieu d’écrire, surtout aujourd’hui où je me sens écrire, соmmе la moins littéraire des cuisinières?.. Eh bien, et le départ de mon frère pour l’étranger?⁶ Il aurait, ma foi, bien tort d’y renoncer, malgré la surtaxe qu’on vient de mettre sur les p<asse>ports. Quant aux enfants, il est clair qu’on ne peut songer de les garder à la campagne, passé le mois d’août. Il у aurait même de l’indiscrétion à demander autre chose. Aussitôt arrivé à Pétersb<ourg> j’irai voir la Léontieff ⁷, pour m’entendre avec elle à се sujet. Et une fois les enfants partis, j’aime à croire que tu ne tarderas pas à les suivre. Je t’en prie, ma chatte chérie, écris-moi le plus volumineusement possible. Encore une fois - je maintiens que personne n’a de l’esprit comme toi… Et mе voilà obligé de me souvenir de tout cela, comme d’une tradition.

Existes-tu encore réellement, ma chatte chérie …

Перевод

Москва. Пятница. 13 июля

Милая моя кисанька, хочу воспользоваться одной из своих добрых минут, - минут просветления, для того, чтобы написать тебе спокойное и рассудительное письмо, такое письмо, которое ты могла бы прочесть перед моим дагерротипом, не обращая к нему упреков. Позавчера, в среду, я получил письмо от 4-го, написанное в комнате с видом в сад и на маленькую церковь, той самой комнате, которую ты предназначала мне. Но не смею слишком останавливать свои мысли на всем этом из страха разбудить дремлющее чудовище… Ведь у меня нет больше твоего всемогущего присутствия, чтобы его успокоить. Да, без тебя мне многого стоит защищаться от него. В твоем письме разлит тихий покой, некая безмятежность, которая благотворно на меня подействовала. Я почувствовал себя живущим в твоих мечтаниях жизнью призрака. Этот вид существования не противен мне. После всех моих беснований это так успокаивает меня. Ах, милая моя кисанька, прости мне все те язвительные и глупые упреки, которыми я тебя осыпал, нарушив свойственную тебе тихую безмятежность, столь милую для меня, хоть я сам и делаю все от меня зависящее, чтобы помешать тебе ею наслаждаться … Итак, как раз в то время, как ты мирно читала покойного господина Карамзина ¹, я, безумец, своим письмом заронил тревогу в твои мысли… Извещение о моем приезде; следующей почтой - отмена. Крики, причитания, безумствования. Ну, согласись, милая моя кисанька, что порой я бываю поистине отвратителен. Но ты меня любишь, прощаешь меня и жалеешь. И к тому же, ты не можешь скрыть от самой себя в такие минуты, что и на тебе лежит доля ответственности за мои сумасбродства. Ведь ты же знаешь, что когда ты тут, я никогда не кричу так громко…

Поговорим, если хочешь, о моем здоровье. По совету врача я принял несколько холодных ванн в заведении на Тверской; затем он порекомендовал мне носить холодные компрессы на животе ², что я и собираюсь делать. Но весь этот режим не сделает для моих нервов того, что сделает четверть часа твоего присутствия. Так что за все эти дни я перенес ужаснейшую борьбу, какую только можно себе представить - я держался изо всех сил, чтобы не поддаться искушению поехать к тебе… Но эта выходка - так как это было бы именно выходкой - расстроила бы все мои планы. А планы мои таковы: я хочу вернуться сюда в конце августа, к тому времени года, когда приезжает двор, после чего я либо поеду за тобой в Овстуг, либо буду ждать тебя здесь. Но для осуществления этого плана мне необходимо показаться в Петербурге, и притом как можно раньше, чтобы дать возможность Жерве согласовать свои намерения с моими и для того также, чтобы не потерять жалованья, причитающегося мне за два месяца, июль и август.

И так, я собираюсь возвратиться в Петербург. Словно я во второй раз расстаюсь с тобой. Ах, и глупец же я! Мое решение опять меня страшит. Но ты обещалась мне жить и быть здоровой… Поскольку врач категорически запретил мне путешествовать в почтовой карете, я, благодаря Сушковым, купил по случаю за скромную цену 75 рублей серебром маленькую коляску, достаточную для нас двоих, меня и Щуки. Меня уверяют, что это сущая находка. Коли так, пусть это будет находка; она и в Петербурге нам сможет очень пригодиться. Надеюсь, что благодаря обычным для этого времени года передвижениям мне удастся без большого труда поделить этот месяц между Петербургом и его окрестностями. Антуанетта Блудова, которая шлет тебе сердечные приветствия, недавно получила письмо от Козловой ³, полное подробностей об Островах, Павловске и Петергофе и о всех тамошних обществах, - все это обильно персмешано с воспоминаниями, намеками и воззваниями по моему адресу. Увы, увы, почему тщеславие не в силах утешить меня в горести твоего отсутствия… Намедни я получил самое кокетливо-любезное письмо от графини Ростопчиной, которая зовет меня к себе в гости в деревню, прибегая к разным малоубедительным доводам… Как будто такое свидание наедине возможно хотя бы на 24 часа… Что же касается Москвы, я, кажется, исчерпал все возможности, которые она сейчас представляет. Два раза я был в театре Парка ⁴, два раза у митрополита, кроме того, величайшим спасением были для меня Блудавы и Сен-При… Бедный Блудов, страдающий той же болезнью, что и я, производит на меня впечатление человека, скучающего донельзя; когда я ему вчера объявил о своем отъезде, он издал такой горестный вопль, что у меня сердце сжалось. И он, и его дочь находятся в постоянной переписке с петербургским светом, но в последних полученных ими письмах о Вяземских, которые сейчас в Ревеле, нет и речи; это не помешало тому, чтобы здесь ходили самые московские слухи о бедном князе ⁵.

Ах, милая моя кисанька, отчего я не могу говорить с тобой, вместо того чтобы писать, в особенности сегодня, когда я чувствую, что пишу как кухарка, и притом наименее искушенная в литературе… Ну, а как же с отъездом моего брата за границу?⁶ Он глупо поступит, если откажется от поездки несмотря даже на повышение стоимости паспорта. Что касается детей, то нечего и думать о том, чтобы оставить их в деревне после августа. Было бы даже неделикатным просить о чем-нибудь большем. Тотчас по приезде в Петербург заеду к Леонтьевой ⁷, чтобы договориться с ней по этому вопросу. А как только дети уедут, надеюсь, что и ты не замедлишь последовать за ними. Прошу тебя, милая моя кисанька, пиши мне возможно обстоятельнее. Еще раз повторяю, что нет человека умнее тебя… И вот мне приходится вспоминать об этом, как о предании.

Существуешь ли ты еще в действительности?..

КОММЕНТАРИИ:

Печатается впервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 19. Л. 16-17 об.

Первая публикация - в русском переводе: Изд. 1980. С. 113-116.

¹Весной и летом 1851 г. Эрн.Ф. Тютчева читала «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина. Тютчев с удовольствием сам знакомился с ее комментариями и показывал их близким знакомым: она обладала свежим взглядом на мир, умела хорошо формулировать свои мысли, некоторые реалии жизни Западной Европы знала лучше Тютчева, однако он не всегда одобрял ее замечания.

²Модный в середине XIX в. способ лечения нервических заболеваний; компрессы на животе, которые мешали активному образу жизни, считались, однако, более прогрессивным средством, нежели советы медиков начала века гладить живот шерстяной рукавицей для успокоения нервов.

³А.И. Козлова - дочь поэта И.И. Козлова, близкая знакомая всего семейства Тютчевых и приятельница дочерей поэта.

⁴Речь идет о летнем театре в Петровском парке.

⁵В первой половине 1850-х гг. П.А. Вяземский был сильно болен; его здоровье оказалось подорвано еще в 1849 г. смертью от холеры старшей дочери Марии; предпринятое сразу после этого путешествие в Константинополь к сыну Павлу, служившему там в русском посольстве, и в Иерусалим не пошло ему на пользу. 1851-1855 гг. он провел во Франции, Германии, Швейцарии.

⁶Н.И. Тютчев, «толстый брат», как его именовала Эрнсетина Федоровна Тютчева, после Училища колонновожатых служил в Генеральном штабе; много лет провел в Варшаве, потом в Вене; по выходе в отставку подолгу жил в Париже.

⁷М.П. Леонтьева была дочерью солигаличского уездного предводителя дворянства П.А. Шипова; училась в Смольном, была выпущена с шифром; назначена фрейлиной к дочери императрицы Марии Федоровны Екатерине Павловне. Вышла замуж за генерала Н.Н. Леонтьева, первая жена которого, урожд. Пестель, близкая родственница декабриста, оставила ему троих сыновей. Ее братья, Иван и Сергей, были деятельными членами ранних декабристских организаций; Сергей в описываемое время был генерал-адъютантом, сенатором, близким знакомым Сушковых.

Она овдовела в сорокапятилетнем возрасте; императрицей Александрой Федоровной была назначена гофмейстериной при дворе ее дочери Марии Николаевны; с 1839 г. - начальница Смольного института и тридцать шесть лет, вплоть до своей смерти восьмидесятилетней старухой, занимала этот высокий пост. Леонтьева немало сделала для процветаимя Смольного, при ней были устроены образцовый лазарет, снабженная современным оборудованием кухня, где тщательно соблюдались правила гигиены, хорошая библиотека.

«Она действительно была немаловажною особой, - писала о ней Е.Н. Водовозова, учившаяся в Смольном в середине XIX в. (в будущем детская писательница, педагог, мемуаристка). - Начальница старейшего и самого большого из всех институтов России, она и помимо этого имела большое значение по своей прежней придворной службе, а также и вследствие покровительства, оказываемого ей последовательно тремя государынями; она имела право вести переписку с их величествами и при желании получать у них аудиенцию. К тому же Леонтьева имела огромные связи не только при нескольких царственных дворах, но и вела знакомство с высокопоставленными лицами светского и духовного звания. Своего значения она никогда не забывала».

Эта характеристика, начатая в мажорном тоне, заканчивается убийственно: «Забыть о своем значении она не могла уже и потому, что была особою весьма невежественною, неумною от природы, а на старости лет почти выжившею из ума. От учащихся она прежде всего требовала смирения, послушания и точного выполнения предписанного этикета, а классные дамы, согласно ее инструкциям, должны были все свои педагогические способности направить на поддержание суровой дисциплины и на строгое наблюдение за тем, чтобы никакое влияние извне не проникало в стены института. Порядок и дух заведения строго поддерживались ею; перемен и нововведений она боялась как огня и ревниво охраняла неизменность институтского строя, установившегося испокон века» (Институтки. с. 221).

Подобная тональность отзывов учениц об их alma mater в высшей степени характерна. Она соответствует общей тенденции, распространившейся в России в середине XIX в., когда к воспитанию девочек в закрытых учебных заведениях оказалось привлечено внимание широкой общественности. При множестве достоинств даваемого там образования, при очевидной пользе для пансионерок, большинство которых не имели возможности иным способом приобрести подобающее дворянской девице воспитание и положение в обществе, институты подвергались и мягкой, и жесткой критике как бывших воспитанниц, так и представителей общественности. Молодые девушки выходили из стен институтов, где они жили в полной изоляции от окружающей среды, абсолютно незнакомыми с реальностью и неприспособленными к ней.

Чуть позже описываемого времени, во второй половине 1850-х - начале 1860-х гг., была предпринята решительная реформа женского воспитания и образования, которую со всей энергией взялся проводить К.Д. Ушинский. В результате оно в значительной степени было модернизировано в соответствии с требованиями нового времени, установлена единообразная программа, предметы стали преподаваться на русском языке, введены летние отпуска, расширен социальный состав учащихся и пр.

Правда, к моменту поступления дочерей Тютчева в институт до реформ Ушинского оставалось еще несколько лет, и в представлении поэта ничто не говорило в пользу их пребывания там, кроме жестокой необходимости. Условия семейной жизни не позволяли дать им иное образование. Две недели спустя после этого письма Тютчев, не чинясь, напишет жене о Леонтьевой: «… злонамеренная дура, не только злая, но и трусливая»(см. письмо 166).