Тютчев в воспоминаниях,
письмах современников и документах
1822-1837
Молодой дипломат * Мюнхенское общество * Дружба с Г. Гейне * «Самая давняя любовь» - Амалия * В Париже * Элеонора Петерсон - жена Тютчева * 2-й секретарь посольства * Знакомство с Шеллингом, Тиршем и другими деятелями науки и культуры * Эрнеста Дёрнберг * Миссия в Грецию * «Человек редких достоинств» * Ключ к шергера * Тютчев и Пушкин
<…> В 1822 году Тютчев был отправлен в Петербург, на службу в Государственную Коллегию Иностранных Дел. Но в июне месяце того же года его родственник, знаменитый герой Кульмской битвы, потерявший руку на поле сражения, граф А.И. Остерман-Толстой посадил его с собой в карету и увез за границу, где и пристроил сверхштатным чиновником к Русской миссии в Мюнхене. «Судьбе угодно было вооружиться последнею рукою Толстого (вспоминает Федор Иванович в одном из писем своих к брату, лет 45 спустя), чтоб переселить меня на чужбину».
Это был самый решительный шаг в жизни Тютчева, определивший всю его дальнейшую участь.
На козлах той кареты, которая увезла графа Остермана-Толстого и 18-летнего Тютчева за границу, уселся и благополучно прибыл в Мюнхен, вместе с ними, старик-дядька Федора Ивановича, Николай Афанасьевич Хлопов. Он не захотел расстаться с «дитятею», которое взлелеял с 4-летнего возраста, — которое и само платило ему равною привязанностью. <…>
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 17
И.И. Воронцов-Дашков — К.В. Нессельроде.
Мюнхен. 13/25 июля 1822 г.
<Из Депеши>
Новый атташе при моей миссии г-н Федор Тютчев только что приехал. Несмотря на малое количество дел, которое будет у этого чиновника на первых порах его пребывания здесь, я все же постараюсь, чтобы он не зря потерял время, столь драгоценное в его возрасте (основным занятием Тютчева была подготовка депеш, направлявшихся в МИД за подписью посла. — Ред.).
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 469. № 8060. Л. 26
Мюнхен. Королевский дворец. Гравюра И. Поппеля. 1840-е гг.
Список чиновников Российской миссии:
Чрезвычайный посол и полномочный министр гр. Воронцов-Дашков;
первый секретарь миссии Тормасов;
второй секретарь миссии бар. Крюденер.
Причислены к Миссии:
гр. Ржеусский; г-н Тютчев.
1/13 февраля 1823 г.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 30. Л. 142-143
<…> Перенесенный внезапно на западно-европейскую арену, в блестящий дипломатический круг, Тютчев нисколько не потерялся, — что m-r или Негг Тутшев (как произносили его мудреную для себя фамилию иностранцы) скоро стал любимцем высшего Мюнхенского общества и непременным членом всех светских и несветских сборищ, где предъявлялся запрос на ум, образованность и талант <…>
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 23
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж, Rue de Sevres.
<28 октября>/9 ноября 1874 г.
<…> Говорят, есть люди, которые так страстно любят театр, что готовы подвергать себя лишениям, обходиться даже без обеда, лишь бы только бывать в театре. Тютчев был отчасти в этом роде. Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым глубоким, самым заветным его наслаждением было наблюдать зрелище, которое представляет мир, с неутомимым любопытством следить за его изменениями и делиться впечатлениями со своими соседями. Что особенно ценил он в людях, так это зрелище, которое представляли ему их души: он изучал их, он их анализировал, он их в известном смысле анатомировал, и бесконечное разнообразие характеров давало его исследованиям ту пищу, которую он всегда алкал. Не хочу сказать, что здесь он был совершенно бескорыстен: кресло в партере или ложу на авансцене он предпочитал задним рядам и даже способен был на некоторые усилия, чтобы получить место получше, но никакие материальные утехи и никакие радости удовлетворенного самолюбия ничего не стоили бы в его глазах, если бы он должен был покупать их ценою отречения от главного интереса, который он находил в самом зрелище. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 48
Мюнхен. Тронный зал. Гравюра И. Поппеля. 1840-е гг.
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж. Октябрь 1874
<…> Общество, в котором мы жили, состояло из дипломатического корпуса, тогда довольно многочисленного, и трех-четырех местных домов. Мы составляли как бы колонию.
Было там, наконец, и баварское общество с маленькими дворами <…> вдовы кюрфюрста Карла-Теодора; вдовствующей королевы, сестры императрицы Елизаветы; супруги герцога Макса, матери нынешней австрийской императрицы; герцогини Лейхтенбергской, вдовы принца Евгения. Зимой все они, а также главы местных знатных домов и иностранные послы устраивали балы и праздники. Все это составляло общество весьма блестящее и весьма приятное, в котором можно было встретить и прелестных женщин и умных мужчин. Германское добродушие не исключало изящества и было лишено чопорности, благодаря соседству и влиянию Италии и Франции. <…> В этом мире Тютчев был вполне на месте и встречал радушный прием; он вносил в гостиные свой пылкий ум, ум, скрывавшийся под небрежной внешностью, который, казалось, прорывался помимо его воли ослепительными остротами <…>
Тютчев много читал и умел читать. Он был осведомлен обо всех заметных событиях в политическом и литературном мире, но делами общеевропейскими и французскими интересовался гораздо более, чем германскими. Мюнхен был для него своего рода театральной ложей, из которой он смотрел на европейскую сцену. В религиозном отношении он отнюдь не был христианином. Католичество и протестантство были в его глазах историческими фактами, достойными внимания философа и государственного деятеля, но ни в том, ни в другом, равно как и в восточном православии, он не усматривал явления сверхъестественного и божественного. <…> Я был бы чрезвычайно поражен, если бы мне тогда сказали, что когда-нибудь он станет ревнителем восточной церкви и пламенным патриотом и что он будет играть в петербургских салонах роль некоего православного графа де Местра. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 61
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж. <23 октября>/4 ноября 1874 г.
<…> Его религией была религия Горация; не могу найти другого определения, мне довольно трудно поверить, что он не остался при этой религии в Петербурге так же, как и в Мюнхене. К тому же есть немало общего между латинским поэтом и русским; я говорю не о стихах того или другого, а о характерах двух людей, об их образе мыслей, об их поведении. Во всех этих отношениях Тютчев мог бы также напомнить Лафонтена, но между ним и баснописцем есть глубокие различия, и я продолжаю указывать на Горация.
Было бы серьезной ошибкой воображать, что Тютчев, который прожил 22 года в Мюнхене, все это время был погружен в германскую стихию. Несомненно, он прочитал изрядное количество немецких писателей, в течение нескольких месяцев часто виделся с Гейне, иногда беседовал с Шеллингом, но по обществу, среди которого жил, по чтению, которое его занимало, и по всем навыкам своего ума он был более подвержен французским влияниям, чем германским. Близость Италии и Франции живо ощущалась в столице Баварии, и, не говоря о дипломатическом корпусе, который отличался более или менее космополитическим характером и составлял то общество, которое мы главным образом посещали, в самом баварском обществе существовали французские и итальянские элементы, которые, не нарушая немецкого благодушия, весьма способствовали устранению всякой чопорности и сообщали мюнхенским гостиным необычайное изящество и привлекательность. Разговоры всегда велись по-французски. Здесь были осведомлены обо всем, что печаталось в Париже, особенно читали парижские газеты, а германской прессой, германской литературой, германскими делами все это общество интересовалось очень мало. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 45
Икона Божией Матери «Взыскание погибших», завещанная Ф.И. Тютчеву
Н.А. Хлоповым, дядькой поэта. 1825-1826 гг. Дерево, темпера
<…> В Мюнхене старик (дядька Н.А. Хлопов. — Ред.) остался верен всем Русским обычаям и в Немецкой квартире Тютчева устроил себе уютный Русский уголок с иконами и лампадою, словно перенесенный из какого-нибудь Московского прихода Николы на Курьих Ножках или в Сапожках. Он взял в свое заведывание хозяйство юного дипломата и собственноручно готовил ему стол, угощая его, а порою и его приятелей-иностранцев, произведениями русской кухни. Николай Афанасьевич остался в Мюнхене до самой женитьбы Федора Ивановича в 1826 году, а потом возвратился к Ивану Николаевичу, в доме которого, через несколько лет, и умер. Он завещал своему питомцу нарочно им сооруженную для него, Федора Ивановича, икону Феодоровской Божией Матери, с изображениями четырех Святых по углам, празднуемых в самые, по мнению Хлопова, знаменательные для Тютчева дни. <…>
И образ свято сохранялся у Тютчева в кабинете до самой его кончины. <…> Николай Афанасьевич вполне напоминает знаменитую няню Пушкина, воспетую и самим поэтом, и Дельвигом, и Языковым. Этим няням и дядькам должно быть отведено почетное место в истории Русской словесности. В их нравственном воздействии на своих питомцев следует, по крайней мере отчасти, искать объяснение: каким образом в конце прошлого и в первой половине нынешнего столетия в наше оторванное от народа общество, — в эту среду, хвастливо отрекавшуюся от Русских исторических и духовных преданий, пробирались иногда, неслышно и незаметно, струи чистейшего народного духа? <…>
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 18—19
<…> С восшествием на престол в 1825 г. Людвига I началось то, преисполненное ученых претензий, пересоздание Мюнхена в Немецкие Афины, которое, не претворив Немцев в Эллинов, стало однако же вскоре привлекать и доселе привлекает туда множество путешественников — собраниями образцов искусства, музеями, пинакотеками, глиптотеками и разнообразными зданиями-моделями. Щедрость короля сгруппировала в Мюнхене немало знаменитых художников и ученых; в числе последних были Окен и Шеллинг, которыми и украсился вновь открытый Мюнхенский университет. <…>
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 22—23
<…> Он (Хлопов Н.А. — Ред.) пользовался большим уважением своих господ, и во время пребывания в Мюнхене вел постоянную переписку с Екатериной Львовной. Он аккуратно доносил ей все интересные, с его точки зрения, подробности об ее сыне — ленивом на письма и нисколько не заботившемся о материальной стороне существования. К сожалению, не сбереглось ни одного из этих донесений. <…> (Сохранилась, впрочем, память об одном письме, имеющем некоторую связь с известным грациозным стихотворением Тютчева, написанным к 16-летней великосветской красавице:
Я помню время золотое,
Я помню сердцу милый край, и пр.
По поводу этой красавицы Хлопов сердито докладывал в своем письме из Мюнхена матери влюбленного автора, что Федор Иванович изволил обменяться с нею часовыми шейными цепочками и вместо своей золотой получил в обмен только шелковую…) (Речь идет об Амалии фон Лёрхенфельд. В 1840 г. Тютчев вспоминал: «После России это моя самая давняя любовь. Ей было четырнадцать лет, когда я увидел ее впервые». — Ред.)
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 17—18
<…> «Генваря 19, 1825 г. Федор Иванович должен помнить, что случилось в Мюнхене от его нескромности и какая грозила опасность». Внизу, позади Св. Евфимия Великого: «20 Генваря, т.е. на другой же день все кончилось благополучно». (Надпись Хлопова на обороте иконы. — Ред.)
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 18—19
По дошедшему до нас устному семейному преданию, записи эти (на иконе. — Ред.) относятся все к тому же увлечению Тютчева Амалией Лёрхенфельд; будто бы из-за нее поэту грозила дуэль. В том же 1825 году счастливым соперником Тютчева оказался его сослуживец по мюнхенской миссии барон А.С. Крюденер, женившийся на «прекрасной Амалии».
Пигарев К.В. Жизнь и творчество Тютчева. М., 1962. С. 54
И.И. Воронцов-Дашков — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 1/13 февраля 1825 г.
Состоящий при Миссии моей Губернский секретарь Тютчев, коего личные дела призывают в Россию, обратился ко мне с прошением об отпуске с тем, чтобы иметь возможность отправиться нынешней весной в Санкт-Петербург. Поскольку временное отсутствие сего чиновника не помешает исполнению дел Миссии, я беру на себя смелость удовлетворить оное прошение и обратиться к Вашему Сиятельству с просьбой оказать благорасположение сему чиновнику, предоставив ему отпуск на четыре месяца.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 17. Л. 160
И.И. Воронцов-Дашков — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 10/22 мая 1825 г.
<…> Этот чиновник (Тютчев Ф. — Ред.), наделенный незаурядными способностями, не потерял понапрасну те три года, что находился при моей миссии. Употребив это время с большой пользой для себя, он вполне успешно выполнял и свои обязанности по службе, что побудило меня склониться к просьбам графини Остерман, близкой его родственницы. В продолжение минувшего года графиня не раз говорила мне о том, сколь признательна была бы она, если б я попросил Ваше превосходительство ходатайствовать перед Государем Императором о даровании г-ну Тютчеву придворного звания. Г-жа Остерман прибавляет, что о том же настоятельно просит и отец молодого человека, немощный старец, который настойчиво домогается, чтобы эта честь была оказана его сыну. Я не смею просить об оказании подобной милости как о награде за те три года, которые г-н Тютчев служил при моей миссии, поскольку труд, которым он занимался, не имеет большого значения и не дает ему права на сие изъявление монаршей благосклонности. Однако я решаюсь присоединиться к просьбам графини Остерман и ходатайствовать в его пользу, ибо не сомневаюсь, что в будущем он оправдает высочайшую милость своим усердием и преданностью службе.
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 183
<Послужной список Тютчева>
Пожалован в звание Камер-юнкера — 1825 мая 31.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оn. 976. № 99. Л. 2
«Святого апостола Варфоломия, день в которой мы с Федором Ивановичем выехали из Москвы в Боварию, 1822-го, июня 11, и возвратились того же месяца и числа 1825-го года». (Надпись Хлопова на обороте иконы. — Ред.)
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 64
<Из дневника М.П. Погодина>
20—25 июня <1825>. Увидел Тютчева, приехавш<его> из чуж<их> краев; говор<ил> с ним об иностран<ной> литературе, о политике, образе жизни тамошн<ей> и пр. Мечет словами, хотя и видно, что он там не слишк<ом> мн<ого> занимался делом; он пахнет двором. — Отпустил мне много острот. В России канцелярия и казармы. — Все движется около кнута и чина. — Мы знали афишку, но не знали действия и т.д. <…> Смотрел на маленькое кокетство Ал<ександры> Ник<олаевны>, которой, как говорит, не нравится Тютчев, но она говорит с ним беспрестанно и пр. Гов<орил> он об обществах: в Мюнхене общ<ество> малочисл<енное>, — придворные и пр.
26 июня. Тютчев своими триумфами поселил во мне недовольность что ли?
17 июля. Ездил к Тютч<еву>. — Говор<или> о бедности нашей в мыслях, о заморе, о духе, политике и пр. — Взял у него о Байроне и др<угие> книги и восхищался.
17 сентября. Гов<орил> с Тютчевым, с которым мне не говорится. Остро сравнил он наших ученых с дикими, кои бросаются на вещи, выброшенные к ним кораблекрушением. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 13
…Отправляясь в отпуск <…> в начале ноября 1825 года, я сам привез в Москву полный экземпляр («Горя от ума». — Ред.), списанный мною еще весною. <…> Привезенным мною экземпляром «Горя от ума» немедленно овладели сыновья Ивана Николаевича, Федор Иванович (известный поэт, с которым мы жили вместе в Петербурге у графа Остермана-Толстого) и Николай Иванович, офицер Гвардейского генерального штаба, а также и племянник Ивана Николаевича, Алексей Васильевич Шереметев, живший у него же в доме. <…> Как скоро убедились, что списанный мною экземпляр есть самый лучший из известных тогда в Москве, из которых многие были наполнены самыми грубыми ошибками и представляли сверх того значительные пропуски, то его стали читать публично в разных местах и прочли, между прочим, у кн. Зинаиды Волконской, за что и чтецам и мне порядочно-таки намылила голову та самая особа, которая в пьесе означена под именем Марьи Алексеевны <…>
Ноября 26-го я был на бале у главнокомандующего <…> и уехал с бала рано. <…> Было уже три часа утра, когда я услышал подъезжающие экипажи. <…> Скоро по бряцанию нескольких сабель и звуку шагов я увидел, что идет целая толпа. <…> Едва только я приподнял портьеру, как Алексей Шереметев, шедший впереди, увидав меня, закричал: «Государь умер; скажи, что должны мы делать?» <…> Только вот что я (Остерман. — Ред.) тебе скажу: в Петербург отпущу я одного Федора (Тютчева), он не опасен; да и тому, впрочем, велел я скорее убираться к своему месту в Мюнхен <…>
Д.И. Завалишин. Тютчев в восп. С. 52—54
<…> Приехавший в то время из Москвы виновник Коллегии Иностранных Дел, состоящий при Российском посланнике графе Воронцове в Баварии Федор Тютчев, живший несколько времени здесь, в С.-Петербурге, говорил при мне поручику Тютчеву, родному брату своему <…>: Завалишин был очень неосторожен; открывал разные бредни (слово «бредни» подчеркнуто Николаем I. — Ред.) всякому желающему его слушать. <…>
И.И. Завалишин. Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 440
14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Худ. К. Кольман. 1830-е гг. Акварель
Из показаний декабриста Д.И. Завалишина
<Вопрос>: Какого рода сношения имел ты <…> с Федором Тютчевым, братом отставного поручика Тютчева? <…> Не имели ль они еще с кемлибо политических сношений и какого они образа мыслей?
<Ответ>: Об Федоре Тютчеве есть мое определение, как я его разумел и как другим говорил. <…> Он совершенно немецкий Придворный, любитель этикета и в полном смысле слова Аристократ. Касательно России я с ним политических разговоров не имел и более слушал его рассказы о Германии, где он находится при посольстве при Баварском дворе. Видевшись с ним еще в детстве, я в первый раз встретился с ним в Москве, в отпуску, в доме отца его, где я жил во время проезда. Я одно смело могу подтвердить, что Федор Тютчев был весьма привязан к покойному Императору.
Государственный архив Российской Федерации.
Ф. 42. On. 1. Ед. хР. 47. Л. 23
Вюртембергский Посланник в Баварии
барон Шмиц-Гролленберг —
королю Вюртемберга Вильгельму I
Мюнхен. 18 февраля 1826 г.
<Из Донесения>
Верноподданнейше сообщаю вашему королевскому величеству, что князь Лёвенштейн прибыл сюда позапрошлой ночью. Он покинул Петербург 1-го и на 2 дня задержался в Берлине. <…> По рассказам князя Лёвенштейна и главным образом посольского атташе Тютчева, который возвратился вместе с ним, в Петербурге полностью восстановлено общественное спокойствие, однако правительство еще долго не будет спокойно, ибо всеобщее движение образованных кругов нации возрастает с каждым днем <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 436
И.И. Воронцов-Дашков — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 28 февраля/12 марта 1826 г.
<…> Надлежащим образом засвидетельствованное клятвенное обещание <…> Губернского Секретаря и Камер-юнкера Тютчева (т.е. присягу его на верность императору Николаю I. — Ред.) препровождаются.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 17. Л. 206
<Послужной список Тютчева>
Петербург. 29 марта/10 апреля 1826 г.
Тютчев произведен в чин коллежского секретаря со старшинством с 25 февраля 1825 г. (т.е. по истечении трехлетнего срока производства в предыдущем чине. — Ред.).
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оn. 976. № 99. Л. 3-4
А.С. Крюденер — министру
иностранных дел Баварии
6/18 декабря 1826 г.
О составе Российской миссии:
Чрезвычайный посол и полномочный министр граф Воронцов-Дашков.
Секретарь миссии барон Крюденер.
Чиновник канцелярии г-н Семен Бакунин. Переводчик.
Причислены к миссии — гр. Ржевусский, г-н Тютчев, коллежский секретарь и камер-юнкер Его Величества.
(Тютчев, выросший в чинах, все еще остается «причисленным», не получающим жалованья чиновником. — Ред.)
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 31. Л. 31
Я не имею никаких сведений о первых десяти годах пребывания Тютчева в Мюнхене, так как совсем не знал его до 1830 г., близко же сошелся с ним лишь в 1833 г. <…> Разговор его нередко принимал форму ораторской речи: приходилось больше слушать его, чем отвечать. За исключением Шеллинга и старого графа де Монжела, он не находил себе равных собеседников, хотя едва вышел из юношеского возраста1. Он удивил и очаровал меня. «Французский язык в его устах приобретает особую прелесть», — сказал мне однажды один очень умный французский священник, аббат Перро, выслушав рассуждения Тютчева по поводу одного из современных политических вопросов (не помню теперь, какого именно). И это совершенно справедливо, особенно в отношении его импровизированных речей, лишь отдаленное подобие коих являет нам слог его писаний. То же самое отмечали у Дидро, у Бенджамена Констана и г-жи де Сталь. Остановлюсь на этом последнем имени. В самом деле, если бы мне нужно было охарактеризовать особенности красноречия Тютчева и склад его ума в ту пору, я сравнил бы их с одной из глав «Размышлений о французской революции» г-жи де Сталь (разумеется, в ее устном изложении2): то же воодушевление, остроумие и меткость выражений, то же стремление к истине и красоте, но больше беспристрастия и понимания истории.
Таким я узнал Тютчева; таким он и остался приблизительно до 1841 г. С этого же времени его заметно стала одолевать скука — эта ржавчина, присущая маленьким королевствам, где идеи столь же редко обновляются, как и лица. <…>
К. Пфеффель. Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 33-34
Генрих Гейне — К. Варнгагену фон Энзе
Март 20/Апрель 1. 1828. Мюнхен
<…> Знаете ли вы дочерей графа Ботмера в Штутгарте, где вы часто бывали? Одна уже не очень молодая, но бесконечно очаровательная, состоящая в тайном браке с молодым русским дипломатом и моим лучшим другом Тютчевым, и ее очень юная красавица-сестра — вот две дамы, с которыми я нахожусь в самых приятных и лучших отношениях. Они обе, мой друг Тютчев и я, мы часто обедаем вместе partie carrée (вчетвером. — Фр.), а по вечерам, когда я встречаю у них еще несколько красавиц, я болтаю сколько душе угодно (Ф. Тютчев и Г. Гейне познакомились в феврале—марте 1828 г., и между ними сразу же возникли дружеские отношения. — Ред.).
Генрих Гейне. Собрание сочинений в 10-ти т.
М.-Л., 1956-1959. Т. 9. С. 468
<Послужной список Тютчева>
Определен при Миссии в Мюнхене вторым секретарем. 1828 апреля 17 (первая штатная должность Тютчева, предусматривавшая получение жалованья. — Ред.).
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оn. 976. № 99. Л. 3 о б . - 4
<…> Между тем в 1828 г., если не ошибаюсь, желание видеть и узнать один из великих очагов <новейшей> цивилизации привело Тютчева в Париж, где он пробыл довольно долго. Деля время между занятиями и светскими развлечениями, он усердно посещал незабвенные курсы лекций Гизо, Кузена и Виллемена и немало общался с некоторыми выдающимися личностями той эпохи, а именно — с последователями Ройе-Коллара. Пребывание в Париже было для Тютчева решающим в том смысле, что оно отметило его последнюю западническую, если так можно выразиться, трансформацию. Он проникся спиритуализмом Кузена, либеральным доктринерством Гизо, классическими теориями Виллемена. <…>
К. Пфеффель. Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 33
Эл.Ф. Тютчева. Неизв. худ. Середина 1820-х гг. Картон, масло
<…> В 1826 году, 23-х лет от роду, он (Тютчев. — Ред.) женился в Мюнхене на милой, грациозной, умной, несколько старше его, вдове нашего бывшего министра при одном из второстепенных Германских дворов Петерсона. Урожденная графиня Ботмер, она происходила по матери из рода Ганштейн. Таким образом Тютчев породнился разом с двумя старыми аристократическими фамилиями Баварии и попал в целый сонм Немцев-родственников. Впрочем, последние мало были способны уразуметь Тютчева и вообще симпатизировать с его оригинальною и уже вовсе не Немецкою природою. Зато скромная гостиная Тютчевых в Мюнхене, при общительном характере прелестной хозяйки, стала вскоре сборным местом всех даровитых и вообще замечательных людей в городе; особенно часто посещал ее поэт Гейне. <…>
Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886., С. 24
И.С. Аксаков — И.С. Гагарину
Москва, Кисловка, дом Азанчевского
Ноября 7-го/<19> 1874 г.
<…> Тютчев во второй половине 20-х годов много живал в Париже; едва ли не там и обвенчался он со своей первой женой. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 51
А.С. Крюденер — К.В. Нессельроде
15/27 августа 1828 г.
Г-н Тютчев, Камер-юнкер Его Императорского Величества, нашего Августейшего Повелителя, обратился ко мне, дабы через мое посредство снискать дозволение Правительства на брак с г-жой Элеонорой Петерсон, вдовой Действительного Статского Советника Петерсона, урожденной графиней Ботмер, протестантского вероисповедания. После того, как сей чиновник представил убедительные свидетельства того, что его будущая супруга не владеет никаким недвижимым имуществом за границей, я имею честь представить его прошение Вашему Превосходительству и со своей стороны прошу, чтобы, после получения разрешения, священник Ее Императорского Высочества Марии, Великой Герцогини Веймарской, совершил сие бракосочетание.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 1. Оn. 17. № 18. Л. 126
Ф.В. Шеллинг — В. Кузену
Мюнхен. Ноябрь <15>/27. 1828
<…> Я имел удовольствие видеть ваши первые лекции (прочитанные в Сорбонне в апреле—июле 1828 г. — Ред.), напечатанные тетрадями. Мне передал их г-н Тютчев; у него нет только последней. <…>
Литературное наследство. Т.97. Федор Иванович Тютчев.
Кн. 2. М., 1989. С. 92
Мюнхен. Национальный театр. Гравюра И. Поппеля. 1840-е гг.
Г. Гейне — Ф.И. Тютчеву
Флоренция. <19> Сентябрь /Октябрь 1. 1828
Прилагаю письмо, которое я написал Шенку и которое прошу вас тотчас же любезно ему передать. Навестите его через несколько дней, — он знает, что вы мой истинный друг. Скажите, что я сообщил вам, от чего зависит мое возвращение в Германию (от перспектив на назначение профессором Мюнхенского университета. — Ред.). Ведь вы дипломат, вы легко сможете так разузнать о положении моих дел, чтобы Шенк и не подозревал, что я просил вас об этом. <…> Итак, милый Тютчев, напишите мне как можно скорее во Флоренцию до востребования. Я останусь здесь, пока не получу ответа от вас и Шенка. <…> Его молчание может иметь тысячу оснований, но он поэт, и я подозреваю, что это просто инертность, та душевная инертность, которая столь мучительно одолевает нас, когда нам надо писать друзьям. Это замечание относится и к вам. <…>
Генрих Гейне. Собрание сочинений в 10-ти т.
М.-Л., 1956-1959. Т. 9. С. 478
К.В. Нессельроде —
в С.-Петербургскую Духовную Консисторию
Петербург. 28 ноября/<10 декабря> 1828 г.
<…> А как упомянутый выше Тютчев желает, чтобы обряд венчания был совершен в церкви Ее Императорского Высочества Великой княгини Марии Павловны, находящейся в Веймаре, Коллегия покорнейше просит СПб. Духовную Консисторию дать надлежащее по сему случаю предписание священнику, при этой церкви находящемуся (письмо написано после доклада императору и получения его «Высочайшего соизволения на брак Тютчева». — Ред.).
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 1. Оn. 17. № 18. Л. 5
Мюнхен. Глиптотека. Гравюра И. Поппеля. 1840-е гг.
Русский поверенный в делах
при Веймарском дворе
гр. В.А. Санти — И.А. Потемкину
11/23 января 1829 г.
Принимая во внимание положение, в коем находятся будущие супруги, он (веймарский протоиерей Н. Ясновский. — Ред.) видит выход в том, чтобы просить греческого священника, находящегося в Мюнхене, совершить обряд бракосочетания и сразу же известить Консисторию (как только ее предписание будет получено) о том, что брачная церемония совершена в Мюнхене, поскольку здоровье (беременность. — Ред.) нареченной не позволило ей прибыть сюда.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 468. № 28. Л. 135-135 об.
И.А. Потемкин — веймарскому протоиерею
Никите Ясновскому
25 марта/6 апреля 1829 г.
Честь имею препроводить к вам доставленное мне Г<осударственной> К<оллегией> И<ностранных> Дел со стороны Святейшего Синода позволение на бракосочетание находящегося при миссии моей вторым секретарем камер-юнкера г-на Тютчева. Вам известны, М<илостивый> Г<осударь>, причины, удержавшие г-на Тютчева от поездки в Веймар и побудившие его, сообразно с данным вами советом, мне Е<го> С<иятельством> графом Санти сообщенным, прибегнуть к посредничеству здешнего греческого священника Григория Каллиганиса, коим и совершено было вышесказанное бракосочетание 8-го числа минувшего февраля месяца, с точным соблюдением всех, нашею Церковью в подобных случаях постановленных правил.
О сем я не премину донести, как сие надлежит, Императорскому Правительству. Вас, М<илостивый> Г<осударь>, смею просить, дабы в отношении Вашем Св<ятейшему> Синоду вы благоволили изложить в их настоящем виде вам известные препятствия, удержавшие г-на Тютчева от поездки в Веймар, в действительности коих я могу поручиться, равно как и в точности, с коею совершено было сие бракосочетание.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 38. Л. 86
Свидетельство о рождении и крещении А.Ф. Тютчевой
Мюнхен. 15/<27> июля 1829 г.
Тысяча восемьсот двадцать девятого года, апреля двадцать первого старого стиля в семь часов утра, в городе Мюнхене, в улице Отто, в доме под № 248 у российского коллежского секретаря камер-юнкера Его Императорского Величества и Российской миссии в Баварии секретаря Федора Ивановича сына Тютчева, греко-российского исповедания, родилась от законной жены его Елеоноры Карловой дочери, урожденной графини Ботмер, евангелического исповедания, в законе прижитая дочь, которая крещена 12-го мая старого стиля в том же доме под № 248 в Отто улице, по обряду Греческой церкви, и названа Анною. Восприемниками были Императорско-Российской отставной гвардии штабс-капитан Николай Иванов сын Тютчев лично и жена надворного советника Екатерина Львова дочь Тютчева, урожденная Толстая, заочно, вместо коей присутствовала девица Клотильда графиня Ботмер.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оn. 1. Ед. хр. 129. Л. 1, 3
Ходатайство И.А. Потемкина в Коллегию Иностранных Дел
Мюнхен. Июнь 8/20. 1829
<…> Находящийся при сей миссии вторым секретарем посольства камер-юнкер Тютчев, пробывший в настоящем его чине долее законоположенного срока, беспорочным поведением своим и отличным усердием в исполнении возложенных на него обязанностей справедливым образом заслуживает благоприятного внимания начальства, почему я и беру смелость представить сего чиновника к производству в чин титулярного советника.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 18. Л. 189
П.В. Киреевский — И.В. Киреевскому
12/<24> сентября 1829 г.
<…> Говорил (Тирш. — Ред.) о Тютчеве, как о своем очень хорошем знакомом, и очень хвалил его. «Das ist ein guter Kopf, — говорил он, — ein sehr gebildeter Mann und ein Diplomats («Это светлая голова, — говорил он, — очень образованный человек и дипломат». — Нем.). Говорил, что и Шеллинг очень коротко знаком с Тютчевым.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 90
П.В. Киреевский — И.В. Киреевскому
Мюнхен. 7/<19> октября 1829 г.
Очень хвалил (Шеллинг. — Ред.) Тютчева. «Das ist ein sehr ausgezeichneter Mensch, — сказал он между прочим, — ein sehr unterrichteter Mensch, mit dem man sich immer gern unterhalt» («Это превосходнейший человек, очень образованный человек, с которым всегда охотно беседуешь». — Нем.).
Московский вестник. 1830. Ч. I. № 1. С. 115
И.А. Потемкин — К.В. Нессельроде
Мюнхен. Октябрь 12/24. 1829
В одной из газет этой столицы появилось стихотворение Короля Баварии, обращенное к Его Величеству, Государю Императору, нашему Августейшему Монарху. Этот плод поэтического таланта Короля, относящийся к прошлому году и с соизволения Его Величества появляющийся в печати в ту самую минуту, когда торжество наших армий столь блестящим образом осуществляет пожелания и чаяния Августейшего Поэта, представляет собой безо всякого сомнения слишком замечательный памятник чувств и настроений Его Величества, чтобы я не поспешил представить его на обозрение Вашего Сиятельства. Пьесу в оригинале Ваше Сиятельство найдет в прилагаемой вырезке, к которой я беру на себя смелость присоединить русский перевод в стихах, выполненный вторым секретарем Императорской миссии камер-юнкером Тютчевым.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 91
К.В. Нессельроде — И.А. Потемкину
Петербург. Ноябрь 9/<21>. 1829
Я с удовольствием прочитал русский перевод этих стихов, выполненный камер-юнкером Тютчевым, и прошу Вас, Милостивый Государь, поблагодарить его за этот перевод.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 468. № 8087. Л. 30-30 об.
Фр. Тирш — королю Людвигу I
<Ноябрь, середина (н. ст.). 1829. Мюнхен>
<…> Я, будучи частным лицом, беру на себя смелость обратиться в деле такой важности (возведение 14-летнего принца Оттона Баварского на греческий престол. — Ред.) непосредственно к российскому императору, я передал копию письма к г-ну Эйнару в русскую миссию г-ну Тютчеву, которого я весьма уважаю как вполне заслуживающего доверия и по образованию, характеру и убеждениям превосходного молодого человека. Он воспринял предложение именно так, как оно было задумано, понял отношение к нему Вашего Величества именно так, как и следует, и посоветовал мне сообщить через него <это> письмо русскому посланнику. <…> Г-н Тютчев заверил меня, что г-н Потемкин, как и сам Тютчев, убежден в том, что эта идея ни в коей мере не исходит от Вашего Величества. В приложенной записке г-н Тютчев сообщает мне, что г-н Потемкин рассматривает это предприятие со всем участием <…> Письмо к императору российскому я полагаю представить также и Вашему Величеству после того, как оно будет отправлено.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 541
И.А. Потемкин — К.В. Нессельроде
Мюнхен. Февраль 2/14. 1830
Сообразно с предписанием <…> касательно производства в титулярные советники состоящего при миссии моей вторым секретарем камер-юнкера Тютчева, я не преминул вышеозначенного чиновника привести к присяге… <…>
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522. № 18. Л. 226
П.В. Киреевский — И.В. Киреевскому
Мюнхен. 9/17 ноября 1829 г.
<…> Кроме Тютчева и Шереметева, который на днях едет к вам и с которым я посылаю полный список профессоров, лекций и университетских законов, — я до сих пор ни с кем еще не познакомился, кроме одного доктора философии Геттингенского университета Цинкейзена <…> Самые замечательные из моих впечатлений в Мюнхене были свидания с Шеллингом и Океном и три концерта Паганини, который уехал отсюда на прошлой неделе. Действие, которое производит Паганини, невыразимо; я ничего не слыхал подобного, и, хотя, когда шел его слушать, готовился ко всему необыкновеннейшему, но он далеко превзошел все, что я мог вообразить <…> Достаточно взглянуть на него, чтобы сказать, что это человек необыкновенный, и — хотя черты его совсем другие — в выражении глаз его много сходства с Мицкевичем.
<…> Посылаю покуда письмо к маменьке от Тютчева.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 185
П.В. Киреевский — родным
Мюнхен. 5/17 января 1830 г.
<…> У Тютчева, как я уже писал к вам, я бываю непременно раза два в неделю и люблю его и все его семейство за их ум, образованность и необыкновенную доброту. Они принимают меня и со мною обходятся так, как добрее и внимательнее нельзя <…>
С Тютчевыми видаюсь довольно часто, и мы, как кажется, сошлись как нельзя лучше <…>
ж. «Русский архив», изд. П.И. Бартеневым.
М., 1905. № 5. С. 130-131
П.В. Киреевский — родным Мюнхен. Март 22/<Апрелъ 3>. 1830
Знакомые мои, не шапочные, а с которыми я вижусь довольно часто, ограничиваются Цинкейзеном и Тютчевым; с ними я вижусь раза по два в неделю. Жена Тютчева хотела и начала было брать у меня уроки русского языка, но после их оставила, сначала за нездоровьем, а после за недостатком времени.
ж. «Русский архив», изд. П.И. Бартеневым.
М., 1894. № 10. С. 223
И.В. Киреевский — родным
Мюнхен. Май 21/Июнь 2. 1830
Тютчевы уехали 28 в Россию. Если вы увидите их отца, то поблагодарите его хорошенько за сына: нельзя быть милее того, как он был с Петрухою, который, несмотря на предупреждение, с которым (помните?) поехал из Москвы, здесь был разом совершенно обезоружен тютчевским обхождением. Желал бы я, чтобы Тютчев совсем остался в России. Он мог бы быть полезен даже только присутствием своим, потому что у нас таких людей европейских можно счесть по пальцам. Кроме Тютчевых, я здесь не знаком ни с кем. У Шеллинга и у Окена был раза по два и только.
ж. «Русский архив», изд. П.И. Бартеневым.
М., 1907. № 1. С. 83
<Из дневника Д.Ф. Фикельмон>
Июль 18/<30>. 1830. Петербург.
<…> Я познакомилась с очаровательной женщиной, госпожой Тютчевой, урожденной графиней Ботмер из Мюнхена, в первом браке она была замужем за г-ном Петерсоном. Она еще молода, но так бледна, так хрупка и имеет такой томный вид, что можно принять ее за очаровательное привидение; она умна и даже пытается быть остроумной, что плохо сочетается с этим туманным видом. Муж ее — человечек в очках, очень некрасивый, но блестящий говорун <…>
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 103
И.А. Потемкин — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 2/14 февраля 1831 г.
Что же касается до г-на Тютчева, то соображения о пользе государственной службы в большей мере, нежели искреннее участие, им во мне вызываемое, побуждают меня обратить внимание Вашего Превосходительства на высокую одаренность сего молодого человека. Со временем редкие дарования этого чиновника послужат на благо Отечества, и лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оп. 976. № 97. Л. 2-3
А.Н. Бахметева — И.С. Гагарину
2/<14> ноября 1874 г.
<…> Вскоре после женитьбы он был там (в Париже. — Ред.) со своей первой женой, слушал лекции в Сорбонне и находился в положении довольно обычном для русских за границей: без денег и в ожидании денег. <…>
Российская национальная библиотека.
Санкт- Петербург. Ф. 326. № 305. Л. 60
<Из дневника А.И. Тургенева>
Миних (Мюнхен. — Ред.). 30 июля <1832>.
<…> Приехали (к Потемкину. — Ред.) секретари его: Крюденер и Тютчев с женами их, из коих одна вдова знакомца Петерсона. Тут был и нунций папы, знававший Свечину, к<нягиню> Гагарину, несколько англичанок и здешних полукрасавиц. Скиазети — а я слушал, мечтал, болтал с нунцием и русскими — до 11 часов.
31 июля. <…> Я начал утро визитами к Крюденеру и Тютчеву; но и их не застал — и забрел в книжную лавку знаменитого Котта. <…> Тютчев пришел ко мне, и мы проболтали о Шеллинге и пр.: образованный русский, много читал и хорошо говорит. <…> Мы с Шеллингом возвратились в город. <…> Шел<лингу> и мне хотелось отдохнуть, но у меня в 9 час<ов> был еще в виду другой вечер, у Тютчева, где я провел часа полтора, болтая с ним, женой его, бывшею Петерсон, с франц<узским> charge d'affaires (поверенным в делах. — Фр.) и с нунцием.
2 августа. <…> В 8 час<ов> я пришел гулять в Английс<ком> саду, встретил там дам с Тютчевой — и с ними Потёмкина — и пристал к ним; а потом и вечер провел у Тютчевой с фр<анцузским> charge d'affaires и вальсировал с хозяйкой.
4 августа. <…> Тютчев сидел у меня до самого обеда. <…>
12 августа. <…> Поручил кн<язю> Трубецкому вытребовать моего Муравьева от Тютчева… <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 72-73
И.А. Потемкин — К.В. Нессельроде
Сентябрь 3/15. <1832>. Мюнхен
<…> Я беру на себя смелость рекомендовать их обоих благорасположению Вашего Превосходительства и не скрою от Вас, что был бы счастлив снискать им, чрез Ваше могущественное ходатайство, денежное вознаграждение от Императорских щедрот.
Несколько причин, заключающихся в положении этих двух чиновников, определяют характер награды, которую я для них испрашиваю. Скромность получаемого ими жалованья, которое не соответствует более дороговизне цен, беспрестанно возрастающей (Мюнхенская миссия весьма малочисленна, а жалованье ее служащим не повышалось на протяжении долгих лет), обязанности совершенно особого рода, кои налагаются на дипломатов их светскими связями в этом городе, где у них нет возможности ограничивать свои знакомства, а это, так сказать, обрекает их на необходимость постоянно держаться на должном уровне, под угрозой уронить звание, коим они облечены, — все сии обстоятельства, присовокупляя сюда ничтожное состояние обоих чиновников и их положение людей женатых, побуждают меня воззвать к великодушному покровительству Вашего Превосходительства.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оn. 976. № 98. Л. 32-33 об.
И.А. Потемкин — К.В. Нессельроде
Сентябрь 4/16. <1832>. Мюнхен
Волею Его Императорского Величества призванный к исполнению новых обязанностей, я почел бы изменою долгу справедливости, равно как и чувству благодарности, если бы пренебрег попыткою обратить благожелательное внимание Вашего Превосходительства на двух чиновников моей Миссии. <…>
Причины, побудившие меня обозначить род вознаграждения, которое, обращаясь к Монаршей милости, я смею для них испрашивать, казались мне столь основательными и, вместе с тем, столь соответствующими интересам службы, что я без колебаний повторяю мою просьбу, дабы Ваше Превосходительство соблаговолили принять ее во внимание.
Если же соображения экономии окажутся непреодолимым препятствием к увеличению содержания, получаемого господами Крюденером и Тютчевым в качестве 1-го и 2-го секретарей, я был бы чрезвычайно счастлив, когда бы возможно было, посредством сокращения жалованья, по исправляемой мною должности мне назначенного, увеличить содержание хотя бы одного только Тютчева; скромность его жалованья совершенно не соответствует расходам, к коим вынуждает его положение человека женатого и дипломата, ибо, не совершая этих расходов, он не может оставаться на уровне того общества, где ему надлежит вращаться не только по его должности, но и в силу личных достоинств.
Подобная милость помогла бы ему выйти из состояния постоянной нужды, на которую недостаточность средств неизбежно его обрекает; кроме того, она была бы для него также лестным поощрением в карьере, к коей, как я уже почел своим долгом заметить Вашему Превосходительству, у него есть способности: тем не менее, за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, г-ну Тютчеву ни разу не посчастливилось заслужить хотя бы малейший знак поощрения со стороны Министерства.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 339. Оn. 976. № 98. Л. 19-20 об.
К. Пфеффель — Эрн. Дёрнберг
Мюнхен. <6>/18 марта 1833 г.
<…> Я нашел, что Мюнхен выглядит весьма печально, на всех лицах какое-то зловещее выражение. Смертность ужасающая (эпидемия тифа. — Ред.). Беер, которого вы видели у мадам Сетто, умирает. <…> Тютчев, которого я повстречал на улице, весьма обеспокоен тем, что вы намерены делать дальше.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оn. 1. Ед. хр. 480. Л. 69
К. Пфеффель — Эрн. Дёрнберг
Мюнхен. <6>/18 марта 1833 г.
<…> Тютчев, которого я повстречал на улице, чрезвычайно интересовался вами. <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 187
Эл.Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. <3>/15 апреля 1833 г.
Вы советуете мне, мой друг, откровенно объяснить родителям наше положение. Я сама не желала бы ничего лучшего, я всегда полагала, что это было бы вполне естественно. Но в подобном деле я не могу действовать вопреки воле Теодора. Каждый раз, когда я заговариваю с ним об этом, он находит массу возражений, справедливость которых понять я не могу, поскольку они касаются главным образом особенностей характеров и обстоятельств мне неизвестных. Но я прекрасно понимаю, что касаться этого вопроса не позволяет ему его деликатность. Но мне ясно и то, что обращение к этому средству, которое так его отталкивает, с каждым днем будет становиться все более затруднительным. Увы, я отнюдь не неблагодарна и очень хорошо сознаю, что они (родители Тютчева. — Ред.) сделали для нас более того, на что мы имели право рассчитывать, но вместе с тем я уверена, что, если бы они знали, к чему обязывает нас наше положение, они поняли бы, что при 10 000 рублях содержания приходится делать кучу долгов, чтобы вести дом, и таким образом вполне естественно, что затруднения наши должны увеличиваться. <…>
Конечно, если бы после уплаты нашего долга Беллилю (венскому банкиру. — Ред.) Теодор смог получить место Крюденера, я не желала бы ничего лучшего и надеюсь, что, обретя некоторое спокойствие, я заставила бы Теодора забыть свои честолюбивые мечты или, по крайней мере, добилась бы того, чтобы они не омрачали нашу жизнь.
Что же касается вознаграждения, о котором Потемкин ходатайствовал для Теодора, то на него нечего рассчитывать, это ходатайство даже не было удостоено ответом. <…> Еще раз, дорогой Николай, посоветуйте, что мне делать. Вы знаете ваших родителей, знаете их характеры, их взгляды, я рассчитываю на вас. Могу ли я говорить с ними без стеснения? Не упрекнут ли они меня за то, что я обращаюсь к ним, тогда как Теодор молчит?
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 187-188
Эл.Ф. Тютчева. Фотография Фриша (Веймар) с миниатюры Г. Рейхмана. 1825 г.
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. <1>/13 июня 1833 г.
Понимаете ли вы, что случилось? Нет… Это начало конца… Приезд Гагарина (нового посла. — Ред.), отъезд милого Потемкина, столкновение прощальных слез с неловкостью первой встречи, люди, изучающие друг друга и друг друга стесняющие, — нетерпеливое ожидание, нечто неопределенное, искаженное, смутное и испытующее, — все это давит, как кошмар. Словом, вы знаете Теодора, и потому умоляю вас — придите мне на помощь. Боже, какое было бы счастье, если б вы были здесь, если б могли приехать! Я знаю, вы — единственный человек, который может обратить к здравому смыслу эту безрассудную голову. Что до меня, то я сама слишком впечатлительна и, чувствуя себя в подобные минуты слабой и одинокой, легко поддаюсь этому нравственному унынию; хоть я и сознаю, как невероятно он все преувеличивает, у меня недостает сил сопротивляться его дурному настроению и подавленности — подумайте же, к чему это нас приведет? Впрочем, по правде говоря, ничего ужасного не произошло, ведь никто не мог надеяться на второй экземпляр Потемкина; думаю, что второго и нет в России, и в глубине души сознаю, что мы много раз о нем пожалеем. Гагарин здесь всего три дня и судить о его характере пока невозможно, но в самом деле, есть в его обхождении что-то сухое и холодное, что ранит вдвойне при том положении, в котором мы по отношению к нему находимся; словом, чувствуется в нем петербуржец, и этим все сказано. Вы знаете нрав вашего брата; боюсь, подобная манера держаться испортит их отношения; обоюдная стесненность и холодность, возникнув однажды, сделает дальнейшее сближение невозможным. И эта перспектива приводит меня в отчаяние. С другой стороны, я успела заметить, что по отношению к прочим и даже ко мне Гагарин порою держит себя вполне непринужденно, и не он один повинен в той скованности, о которой я говорю. Вы сами знаете — если Теодор чем-либо задет или предубежден, он уже сам не свой; его натянутый и обиженный вид, его колкие фразы или хмурое молчание — все искажает его обычное обхождение, и я понимаю, что он производит неприятное впечатление. Следовательно, это обоюдно замкнутый круг, и лишь вы один могли бы нарушить роковое направление его мыслей. Но возможно и то, что опасения мои преувеличены и все сгладится само собою. Мы не можем пожаловаться на недостаток учтивости. Гагарин нанес мне визит, затем на следующий день провел у меня вечер, хотя я и не слишком настойчиво его приглашала; и все же есть в нем нечто такое, что замораживает атмосферу. Этот милый человек совсем не имеет представления о здешних особенностях, нравы здешнего общества ему совершенно неизвестны, и я полагаю, что когда он поймет, какое прекрасное равенство царит между нами, ему придется волей или неволей приспособиться к этому. Его жена прибудет через несколько дней, посмотрим, что она собой представляет.
Что до вознаграждения, которого мы ждали с большим нетерпением, чем всего остального, оно не появилось, на нем нужно поставить крест. <…> Я уже давно хочу, чтобы Теодор повидал вас; мне даже хотелось, чтобы он смог поехать в Вену, но это никак не получается.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 188-189
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. <2>/14 июня 1833 г.
Мне кажется, что дело идет на лад. Сегодня Теодор имел с Гагариным особый разговор, который несколько успокоил его, а еще вчера вечером я отметила, что настроение его меняется к лучшему.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оn. 1. Ед. хр. 723. Л. 7
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву Мюнхен. <Июнь—июль 1833 г.>
Я, наконец, волей-неволей преодолела ту робость, а может быть и чувство приличия, которые до сих пор не позволяли мне деятельно вмешиваться в служебные дела Теодора. <…> Между нами говоря, мой друг, я чувствовала себя чрезвычайно неловко при этом дебюте. Когда я заговорила об его делах, мне показалось, что я глупо присваиваю себе право покровительства или опеки над мужем, и была очень удивлена, узнав от Ивана Гагарина, что его дядя одобрил меня во всем сказанном и даже заверил, что он очень рад был тому, что я рассказала ему о наших делах и что я хорошо сделаю, если займусь ими. Но я отвлеклась. Я хотела только сказать вам, что сделала то, что могла, но это по сути дела ничего не значит. Судите сами, можете ли вы на столь шатких основаниях давать Беллилю заверение, что сумма, которую мы просим, будет ему возвращена в течение года? Ответьте как можно скорее, дорогой Николай. <…>
Через две-три недели Евгения Г<агарина> собираются отправить в Вену, следовательно, мне нужно будет постараться, чтобы Гагарин до этого времени похлопотал за Теодора. Теодор писал вам, что желал бы поехать повидаться с вами, — ну что же, это хороший повод для осуществления этого намерения. Я не прочь отправить его немного прогуляться, он, как мне кажется, делает глупости или что-то на них похожее. Безделье — вещь коварная. Друг мой, не вздумайте только принимать всерьез то, что, слава Богу, всего лишь шутка. Единственное, что я действительно думаю, это что Теодор легкомысленно позволяет себе маленькие светские интрижки, которые, как бы невинны они ни были, могут неприятно осложниться. Я не ревнива, и у меня для этого как будто нет оснований, но я беспокоюсь, видя, как он сумасбродничает; при таком поведении человек легко может оступиться.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оn. 1. Ед. хр. 723. Л. 8-9 об.
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
<Париж>. <16>/28 октября 1874 г.
<…> Я разыскал еще составленный нашим поэтом проект депеши, которую мой дядя не пожелал отправить, так как она показалась ему недостаточно серьезной, но во всяком случае она была весьма занимательна, и потому я сохранил ее черновик, копию коего вы вскоре получите. Эта депеша имеет отношение к поездке, которую Тютчев совершил не на Ионические острова, как говорит Аксаков, а в Греческое королевство — в Навплию, или Наполиди Романья, которая тогда была его столицей. Вот как было дело. В течение нескольких месяцев греческий престол занимал король Оттон, сын Людвига Баварского. До совершеннолетия молодого короля управление осуществлялось регентством, состоявшим из трех баварцев — графа Армансперга, г-на Маурера и г-на Гейдегга. Петербургский кабинет был неудовлетворен тем, как это регентство исполняло свои обязанности, и император Николай выразил свое неудовольствие королю Людвигу, который, если мне не изменяет память, сделал замечание графу Арманспергу и его коллегам. В этих обстоятельствах русский посланник в Мюнхене вынужден был отправить депешу коллеге в Навплии. Нужен был курьер, чтобы отвезти ее. Я охотно взялся бы, но мой дядя рассудил, что Тютчев, который был лично знаком с регентами, мог бы в беседах с ними лучше разъяснить им, что именно в их образе действия давало повод к неудовольствию. Итак, он предложил Тютчеву совершить эту поездку, на что тот с радостью согласился. Ионические острова лежали на его пути; тем не менее, целью его путешествия была Навплия, а не Корфу, тогда находившаяся под протекторатом Англии. Из депеши вы увидите, какого мнения он был о баварском регентстве.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 42
К.В. Нессельроде — Г.И. Гагарину
10/<22> августа 1833 г.
Государь Император по всеподданнейшему докладу моему и Высочайше утвержденному в 8-й день сего августа Всемилостивейше повелеть соизволил, во внимание к ревностной службе секретаря при миссии в Мюнхене Коллежского асессора Тютчева производить к получаемому им ныне жалованью еще по двести рублей или 250 пенсов нидерландских в год.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 186. Оn. 522.1833. № 21. Л. 277
Барон А. де Водрей — герцогу А. де Брольи
Мюнхен. <Июль 31>/Август 12. 1833
Теперь мне стало достоверно известно, что князю Гагарину было поручено сделать королю Людвигу заявление по поводу действий греческого Регентства, а также по поводу взглядов, которых придерживается большинство его членов. Следствием этого заявления и было решение о поездке г-на Тютчева.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 129
Герцог А. де Брольи — барону Руану
Париж. <12>/24 августа 1833 г.
В результате некоего сообщения, которое г. Гагарин сделал королю Людвигу, г-н Тютчев, секретарь Императорского посольства в Баварии, получил распоряжение подготовиться к выполнению поручения, о содержании коего существуют лишь предположения, но которое несомненно имеет важную цель. <…> В случае если г-н Тютчев действительно отправится в Навплию, вам надлежит, по мере возможности, убедиться, в какой мере обоснованы эти предположения, и выяснить истинную цель его миссии.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 130
Баварский поверенный в делах
в Греции Гассер — бар. А. Гизе
Триест. Август <15>/27. 1833
<…> Корвет стоит в гавани совсем готовый в путь, ветер нам благоприятствует, так что мы могли бы рассчитывать на быстрое плавание, но наш командир ждет боеприпасы из Венеции, доставка которых задерживается из-за ветра и сильного прилива <…> Я предоставил возможность отправиться на этом корвете также г-ну Тютчеву и двум баварцам, направляющимся на греческую службу. <…> Ничего лучшего для них не предвиделось. <…>
Наш командир обещает, что путешествие продлится не более 14 дней. <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 447
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. <29 августа>/10 сентября 1833 г.
Вот я и приехала, дорогой мой Николай. <…> Из пяти или шести писем, написанных вам из разных мест, два или три до вас наверное дошли; итак, вы знаете о наших злоключениях. После всяческих задержек и десятидневного ветра, а вернее встречной грозы, корвет поднял паруса 1 сентября в 5 часов утра, и вот я в Триесте — одинокая и покинутая. Третьего я села в экипаж. <…> И вот я здесь, очень измученная и очень расстроенная тем, что мне не удалось повидаться с вами. <…> Мне надо рассказать вам о вещах, которые не пишутся, но которые важны для вас не менее, чем для меня. Мне необходим ваш совет — быть может, существует все-таки какое-то средство против этого? То, о чем я говорю, не имеет отношения к нашим делам <…> Вы, конечно, догадываетесь, что подобную тревогу мог вызвать у меня только Теодор. Я имею в виду его здоровье, не то чтобы он был болен — чувствует он себя как обычно, — но есть в нем какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и страшно. И вот это-то, сознаюсь, толкнуло меня на то, чтобы побудить его согласиться на это путешествие; я очень рассчитывала на смену дорожных впечатлений, но надежды мои не оправдались, и я покинула его с неописуемым чувством боли и тревоги. <…> Когда я об этом думаю, когда это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе. Не думаете ли вы, что надо посоветоваться с врачом? Но чувствует он себя хорошо, даже лучше обычного во время этих приступов меланхолии. Но это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе, это — что пугает меня больше всего — то, что сам он называет навязчивой идеей. Самая нелепая, самая абсурдная идея, которую можно себе представить, мучает его до лихорадки, до слез; подумайте же, каково мне знать, что он в таком состоянии, и не иметь ни малейшей возможности оградить его от этого несчастья… Теперь вы понимаете, почему в последнее время я так настойчиво просила, чтобы ваш отец взял на себя устройство наших дел; все это, малейшее огорчение, способствовало учащению и обострению подобных состояний Теодора. Умоляю вас, дорогой брат, сделайте, чтобы хоть это было устроено к его возвращению. Напишите папеньке, сделайте все возможное, чтобы добиться его согласия на постепенную уплату этих 12 000 руб., чтобы я могла обеспечить ему хотя бы ежедневный покой. <…>
Нужно сообщить вам, что Теодор произведен в коллежские асессоры и ему прибавили 200 р. жалования. Крюденер сказал мне, что ему обещано место, которое должно скоро освободиться. И мы почти уверены, что в таком случае Теодор станет его преемником.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 191
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. 11/23 сентября 1833 г.
Я только что получила два письма от Теодора с острова Лезина у побережья Далмации, куда буря заставила их укрыться после трехдневной борьбы. Они оставались там с 5-го до 8-го, так что я не знаю, могут ли они сейчас быть в Навплии. Посылаю вам последнее письмо; что же касается первого, не могу этого сделать, так как он меня особо предупреждает: «ради Бога, никому его не показывай, даже моему брату». Но если бы я могла дать вам его на прочтение, вы лучше поняли бы состояние бедного Теодора; правда, это приступы более или менее временные, но они постоянно возвращаются, и за последний год это заметно усиливается. Да, я посоветуюсь с его врачом, но не скрою от вас, что несколько колеблюсь, несмотря на мое доверие к этому славному человеку, когда речь идет о случаях обыкновенных; я не уверена, что встречу с его стороны суждение достаточно тонкое, достаточно проницательное, чтобы понять этот исключительный случай, и притом далеко не просто физический.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 192
Баварский поверенный в делах
в Греции Гассер — королю Людвигу I
<25 сентября>/7 октября 1833 г.
Я только что узнал, что г-н Тютчев решил уехать и что для составления моего всеподданнейшего доклада я располагаю всего лишь одним сегодняшним днем.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 133
Г.А. Катакази — Г.И. Гагарину
26 сентября/<8 октября> 1833 г.
Г-н Тютчев прибыл сюда 17-го числа этого месяца и вручил мне депеши от 27 июля этого года, адресованные мне Вами.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 469.1833. № 83. Л. 234-234 об.
Г.А. Катакази — К.В. Нессельроде
30 сентября/<12 октября> 1833 г.
Отсутствие короля Оттона в Навплии <…> показалось мне счастливым случаем, которым я должен был воспользоваться для того, чтобы передать в руки Его Величества письмо его отца, не пробуждая любопытства, а может быть и подозрений Регентства, просьбой о личной аудиенции у юного Государя. <…> Г-н Тютчев, которого я отправил обратно в Мюнхен, предначертав ему путь через Морею, Корфу и Анкону, должен встретить Его Величество в Патрасе, где у него будет возможность передать мой пакет без всяких посредников.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 469. 1833. № 83. Л. 231-231 об.
Г.А. Катакази — Г.И. Гагарину
26 сентября/8 октября 1833 г.
<…> Все, что я узнал здесь относительно союза, задуманного Луи Филиппом, позволяет мне полагать, что подобное предложение было сделано, однако то, как оно было воспринято, отнюдь не поощрило Посланника Франции к дальнейшим переговорам.
Архив внешней политики Российской империи.
Ф. 133. Оn. 469.1833. № 83. Л. 233-233 об.
Людвиг I — сыну, королю Оттону
Мюнхен. Ноябрь <2>/14. 1833
<…> Надеюсь получить от тебя письмо, если Тютчев, который все еще находится в Триесте в карантине, прибудет сюда. Постарайся, чтобы из-за поведения регентства Россия не превратилась бы во врага Эллады, ибо, воспользовавшись своим большим влиянием, она может сильно повредить ей <…> Симпатия графа Армансперга к трехцветной Франции мне известна.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 450
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж. Октябрь 1874
<…> По возвращении он составил проект депеши, который мой дядя отказался принять, потому что нашел его недостаточно серьезным; я сохранил этот черновик… <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 60
Эл.Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. 1/13 января 1834 г.
Вижу из вашего письма, что в своем послании Теодор не слишком распространился о подробностях своего путешествия. Некоторое время он и говорить о нем не мог, теперь же, когда дорожные неприятности и усталость забыты, он порой сожалеет о солнце, о красотах этой малоудобной страны, — все так хорошо, что он даже хотел бы опять туда поехать через несколько лет!!! — Это легко сказать. Впрочем, не думайте, что ему было так уж плохо; все ему благоприятствовало. Провидение позаботилось о нашем дитяти, и везде он находил, где преклонить голову. Хуже всего было в госпитале Триеста. Во-первых, бедный Жозеф (камердинер Тютчева. — Ред.) оставил там свои кости, а затем говорят, что там отвратительно во всех отношениях. <…>
Вчера мы получили письма из Москвы, — там, как обычно, жалуются на ваше молчание. <…> Пишет ли вам Теодор о необычайном оживлении в обществе этой зимой? Сама я не выезжаю, но говорят, что много красивых женщин, сплетен, балов и т.д. и т.п. Один только Гагарин не отворяет дверей своего дома. Он не может привыкнуть к Мюнхену и никого не хочет видеть. <…> Свадьба принцессы Матильды открыла карнавал тотчас после Рождества, и он продолжается до сих пор. <…>
Вы просите Теодора рассказать вам о наших делах, и мне кажется, ничего плохого не будет, ее-ли я сделаю это сама. Того, чего вы добились от папеньки, хватило, чтобы избавить нас от наших главных забот. Беллиль подробно изложил мне свои расчеты и сказал, что, получив в счет долга 2 000 флоринов, приобрел уверенность, что расчет с ним будет постепенно осуществлен, и это вполне его удовлетворяет. <…> Жить на 10 000 рублей при требованиях занимаемого нами положения, при детях и людях, число которых с каждым годом увеличивается, — почти невозможно. <…> Теперь, помимо большого долга, у нас еще 1 000 или 1 500 флоринов долгов различным поставщикам и денег, истраченных из хозяйственного бюджета. Это означает, что, будь у нас эта сумма в руках, мы могли бы прожить от жалования до жалования, не затрагивая раньше времени доходы. <…> Мне остается только надежда на место Крюденера, так как эта столь желанная преемственность должна же, наконец, наступить. Это было бы нам очень нужно. <…>
P.S. Теодор заставил меня три дня ждать, желая приписать несколько строк к моему письму, но он так занят своим ничегонеделанием, что я потеряла терпение — когда захочет, тогда и напишет.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 193
<…> В то время, когда маменька была еще баронессой Дёрнберг, отец ее выразил желание, чтобы она съездила в Мюнхен поразвлечься. Г-н Дёрнберг привез ее туда в январе. Это было время карнавала, а маменька любила танцевать и пользовалась большим успехом. Так как она была красива, ее приглашали на малые балы к королю Людвигу, и она танцевала много и с лучшими партнерами.
Это произошло в феврале на бале. Маменька танцевала, а муж ее, чувствуя себя нездоровым, решил уехать с бала, но не хотел мешать жене веселиться. Когда он подошел к ней, она разговаривала с каким-то молодым русским. Сказав жене, чтобы она оставалась и что он уедет один, он повернулся к молодому человеку и сказал ему: «Поручаю вам мою жену». Этот молодой русский был папа. Приехав домой, г-н Дёрнберг слег; он заболел тифом и более не встал на ноги.
Маменька рассказывала, что по возвращении домой она застала мужа совсем больным. Болезнь прогрессировала, но маменька была столь неопытна, что не догадалась обратиться к каким-либо другим врачам, кроме того, который обычно пользовал ее мужа, беспамятство же г-на Дёрнберга принимала она за признак улучшения. Когда он умер, она долго не могла прийти в себя от ужаса и недоумения. (Фридрих Дёрнберг умер 8/20 февраля 1833 г. — Ред.) <…>
Д.Ф. Тютчева. Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 102
К. Пфеффель — Эрн. Дёрнберг
Мюнхен. <23 мая>/4 июня 1834 г.
Г-н Тютчев приходит ко мне почти каждые два-три дня, чтобы справиться о вас.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 193
<Из дневника А.И. Тургенева>
<…> 2 апреля <1834>. <…> Ввечеру с к<нязем> Гаг<ариным> к вдовствующей королеве <…> семейство Гагар<ина> (Сер<гея>), министр прус<ский>, меньший сын пр<инца> Лейхтенберга (Богарне) <…> болтал с умным Тютчевым о дипломатах, о философии Кузена и Шеллинга и пр.
3 апреля. <…> Тютчев был у меня, приглашал к сард<инскому> посланнику. <…> Вечер у сард<инского> посл<анника>, разговор с гр<афом> Гих<ом>, <…> с принцем и с М-те Krudener о мюнх<енских> красавицах. Не спускал глаз с милой вдовушки Дёрнберг-Фефель: она едет в мае в Париж, к отцу, месяца на 4. <…> Гр<афиня> Арко — красавица, за коей волочится брат короля. <…>
4 апреля. <…> Встретил Шеллинга с Папенгеймом и с час пробродил с ним под Аркадами, разговаривая о Ламенне, о Монталамбере. <…> Обедал дома. Потом в театр. <…> Оттуда к Тютчевой <так!>, и с ним к гр<афу> Cemmo, коего сына знавал я в П<етер>бурге и в Лондоне; теперь он министром в Вене. Жена, мать, умная легитимистка; болтал о сен-симонистах и о Ламенне и пр. Представлен гр<афине> Арко: красавица! Любезничал с вдовочкой Дёрнберг: насилу Тютчев увел меня. Брат ее острился насчет племянницы хозяйки и каких-то отсутствующих. <…>
7 апреля. <…> Гулял с Гаг<ариным>, Крюден<ером> и с Тютчев<ым>. С последним много болтал о России, о своих отношениях и пр. <…>
11 апреля. <…> Обедал дома, потом с 3 V2 Д0 5 V2 гулял под Аркадами с Тютчевым и с Шеллингом, разговаривая о безбожии Гегеля, о его сеnvres posthumes; о бессмертии души (о котором слышал в Берлине его публ<ичную> лекцию), о его антихристианстве, в котором не сознавался, так как и его последователи; о Гансе (er geht nicht weiter), о ничтожности Круга, которая так страшна для Австрии (помню, что и Гегель смеялся над ним), о Греции и о тамошней церкви, вышедшей из-под власти Конст<антинопольского> патриарха. Тютчев был там прошл<ого> года и уверяет, что это отщепление не произвело большого впечатления в Греции; иначе было бы, если бы король, впадший в религиозность и в набожность, вздумал водворять католицизм, согласно внушениям Папы, в бытность его в Риме. Теперь и греки делаются равнодушнее к Церкви, ибо она не есть единственный оплот их национализма — а у них есть Отечество, есть правительство европейское, если еще и не греческое, — и они не обязаны обращать утомленных взоров своих на один восток… и на одну Россию. <…>
18 апреля. <…> В разговоре с Тютчев<ым> встретил опять вдовушку. <…>
19 апреля. <…> Вечер на бале у гр<афини> д'Арко: она (Эрн. Дёрнберг. — Ред.) не приехала, была в Шлесгейме. <…> обедала у Сетто с нунцием и Тют<чевым> (последний по ней — кажется — un faux frere (как бы брат. — Фр.) для меня). (Это французское идиоматическое выражение, обозначающее аналогичность ситуаций, в которой оказались оба. — Ред.)
20 апреля. Воскресенье. <…> Я увидел гр<афиню> д'Арко, шедшую в церковь, и опередил ее. — Едва остановился близ входа вовнутрь храма, как и вдовушка явилась! Она католичка! Это новость для меня! Я остановился у памятника, спрятался за бронзового рыцаря и сквозь народ смотрел на них: как она прелестна набожностию: Betend diese Heilige anzuschauen Ist ein Blick in jene Welt (Благоговейно взирать на эту святую — значит заглянуть в иной мир. — Нем.), — сказал я ей когда-то. Как к другой — молитва не пристала!., а я почти люблю ее! Я простоял почти до конца 3-й обедни. Сделал визит ей — нездорова! Бродил в саду с Крюден<ером>. Обедал дома. <…> Бродил опять, встретил Тютчева — и с ним прослонялся до 8 час<ов>. <…>
21 апреля. <…> Вечер в концерте: слышал Ромберга, но только в первую половину концерта; от второй уехал и норвежским напевам перед королевой и блестящей публикой предпочел собственные — вдовушке, царице мыслей моих. <…> (Ночью под впечатлением концерта Тютчев написал стихотворение «Арфа скальда». — Ред.)
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 76-78
<…> Маменька (Эрн. Тютчева. — Ред.) была знакома с нашей матерью, а меня она знает со дня моего рождения (12/24 апреля 1834 г. — Ред.). Когда я появилась на свет, маменька была с визитом у г-жи Сетто, это было после обеда. У моей матери благополучно окончились роды, и папа сказал об этом г-же Сетто, когда та поинтересовалась здоровьем моей матери. Маменька была тут же и таким образом узнала обо мне в тот самый день, когда я родилась. <…>
Д.Ф. Тютчева. Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 102
<Из дневника А.И. Тургенева>
25 апреля <1834>. <…> Вечер, обошед дома, провел у гр. Сетто. Сперва ее не было, я много говорил с Брага, с братом ее, с принц<ессой> Лёвенштейн, с гр. Гих и Deux-Ponts, пока наконец и она на полчаса приехала; долго не подходил к ней; наконец сказал ей слова два, на кои очень сухо отвечала и уехала. Я остался с пр<инцессой> Аёв<енштейн>, с Гих, с Deux-Ponts, с Тютчев<ым> и Сальм<ом>. Говорил о религиях, о католицизме, о Лютере и Риме. Тютчев сказал, что «продажа индульгенций etait /е collier de la Reformations Ею началась она, как историею ожерелья — революция Франции. Тютчев завез меня домой. Пр<инц> Сальм опять зашел ко мне и проболтал за полуночь. <…>
30 апреля. <…> Обедал у нунция; вместо угощения одной вдовушки и ее приятелей — большой обед. Мне досталось вести Брагу. Через нее и Сальм-С<альма> сидела она. Кокетствовала, улыбалась. Нунций хотел пить за мое здоровье после нее, я сказал, что пью за нее: поклонилась едва. <…> Брат не раз подходил ко мне. Тютчев и у меня перед обедом, и у нунция советовал быть смелее, шутить и пр. Я отвечал, что не хочу: он имеет о ней понятие, кажется, справедливое, но сам — любит ее! Мы остались после ее отъезда и любезничали — на ее счет! <…>
1 мая. Еще темно, я выспросил в почтамте дорогу на Аугсбург и час, в который заказаны лошади. Взял с собою томик Гёте, зонтик и в пасмурное утро отправился к заставе Максимилияна. Осмотрел места, читал, гулял — хотел воротиться, остался; брат должен был с нею выехать; в 5 V2 увидел карету: это она, одна, спрятался за забор. Остановилась у заставы; двинулась, я остановил карету, подал руку, сказал совсем не то, что сначала сбирался, — одно слово: «Bonjour». Отвечала то же, сухо, не дала руки; я сорвал с букета цветок; она сказала, что велит ехать, — я ушел… вот и все! Finita ё la comedia!.. (Конец комедии!.. — Ит.).
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 82-85
Анна, Дарья, Екатерина Тютчевы - дочери поэта.
Худ. А. Саломе. Мюнхен. 1843 г. Бумага, соус, итальянский карандаш
Свидетельство о крещении
Крещение (дочери Тютчева Дарьи. — Ред.) происходило 23 апреля/5 мая 1834 года. <…> Восприемниками были: его Сиятельство господин князь Григорий Гагарин, уполномоченный посланник Его Величества Императора Всероссийского при Баварском дворе; Ее Сиятельство госпожа княгиня Варвара Гагарина.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. On. 1. Ед. хр. 137. Л. 3
Г.И. Гагарин — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 24 ноября/6 декабря 1834 г.
Коллежский асессор Тютчев, состоящий при посольстве в должности 2-го секретаря, — человек редких достоинств, редкой широты ума и образованности, притом нрава в высшей степени благородного. Он женат и обременен многочисленной семьей, а потому при скромных средствах, которыми он располагает, лучшей для него наградой было бы денежное пособие, и я настоятельно прошу вас, граф, испросить для него от императорских щедрот годовой оклад, другими словами, 1 000 рублей ассигнациями.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 194
Эл. Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. <Апрель 23>/май 5. 1834 г.
Теодор серьезно рассержен Вашим молчанием и не хотел сообщить Вам, что я подарила вам маленькую племянницу, которая получила имя Вашей сестры — Дарья. Ваш почерк столь же чудовищен, как и почерк Вашего брата, и да поможет Бог тем, кто обращается к произведениям Вашего пера. <…> Я предупреждаю Вас, что Вы должны поспешить с приездом, если хотите застать Теодора. На этот раз он отправляется не в Навплию, а всего лишь в Мариенбад, ибо его здоровье требует курса купаний; он должен выехать в течение первых восьми дней июля. Как я была бы рада, если бы Вы смогли отправиться с ним в Мариенбад, поскольку я никак не могу его сопровождать, а ведь Вы знаете, что такое Теодор, путешествующий в одиночестве и в одиночестве принимающий курс — от этого волосы встают дыбом.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. On. 1. Ед. хр. 723. Л. 19-20
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж, Rue de Serves
<28 октября>/9 ноября 1874 г.
<…> Поскольку его дочери желают знать все подробности, мне вспоминается, что в 1834 г., когда я был в Карлсбаде, дошло до меня, что Тютчев был подобран без сознания в Мюнхене, в Хофгартене. Возвратившись в Мюнхен, я спросил его, что это значит. Вот что он отвечал мне: «Однажды ваш дядя пригласил меня на обед; я думал, что к шести часам, и явился в ту самую минуту, когда вставали из-за стола. Поэтому я не обедал. На другой день жены моей не было дома и некому было заказать обед; я обошелся без обеда. На третий день я потерял привычку обедать, но силы мне изменили, и я упал в обморок в Хофгартене».
В этом хилом теле обитал ум, принадлежащий к числу самых замечательных. Нисколько не ценя себя выше других, он, казалось, не относился серьезно к самому себе. Он признавал, что является в высшей степени unpraktisch, весьма этим огорчался, но знал, что тут ничем не поможешь, и вознаграждал себя тем, что питал некоторое презрение к натурам положительным и практическим. Когда его брат Николай говорил ему: «Какой ты пустой человек», — он вполне признавал справедливость этого суждения, но это нисколько не унижало его, как не унижает соловья то, что он не может делать воловью или ослиную работу. <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 48
К.В. Нессельроде — Ф.И. Тютчеву
Петербург. 9/21 января 1836 г.
Я медлил с ответом на Ваше письмо в надежде на благоприятный случай, позволивший бы мне обратить благосклонное внимание Государя на Вашу службу и ходатайствовать перед ним о получении милости для Вас, о чем я был готов немедленно Вас известить. Я очень рад, что мое ожидание сбылось и я могу сообщить Вам, М<илостивый> Г<осударь>, что Е<го> В<еличеству> угодно было удостоить Вас ключа камергера. Я убежден, что сия награда послужит Вам новой поддержкой и побудит усилить рвение по службе, выполнявшейся Вами и прежде с примерным усердием, заслуживающим неизменно лестные отзывы со стороны Вашего начальства. Продолжая и впредь следовать поведению, достойному всяческих похвал, Вы непременно со временем добьетесь продвижения по службе, являющегося предметом Ваших чаяний и надежд. Причины, не позволяющие Императорскому кабинету осуществить их уже теперь, слишком глубоки, чтобы Вы их не признали справедливыми, поскольку в настоящий момент, по указу Государя Императора произошло сокращение многих постов и многие служащие после длительной службы остались не у дел. — Вы, конечно, первый признаете, что любая вакансия за границей рассматривается Императорским кабинетом как возможность вознаграждения тех, кто потерял свою службу. Сии особые обстоятельства, требующие принятия особых мер, делают совершенно невозможным в настоящее время удовлетворить Вашу просьбу в отношении должности, освобождающейся в Мюнхене.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 151
Эл.Ф. Тютчева — Е.Л. Тютчевой
Фарнбах, вблизи Нюрнберга.
<22 июня>/4 июля 1836 г.
<…> Теодор со своей стороны ездил ненадолго в Вену (в роли курьера) и теперь возвратился в Мюнхен, я думаю отправиться к нему через неделю. <…>
Любезная маменька, в вашем письме есть слова, которые заставили биться мое сердце и вызвали слезы на моих глазах. Неужели это возможно — чтобы этой зимой мы все соединились в Петербурге? <…> Признаюсь, именно теперь эта возможность привлекает меня более чем когда-либо. Не знаю, что тому причиной — тяжелые дни, которые я провела в Мюнхене, или все то неприятное и ложное, что заключено в положении Теодора, но пребывание в этом городе мучительно тягостно мне, и я живу лишь надеждой на то, что так или иначе все должно измениться.
Любезная маменька, напишите мне еще раз и подтвердите, умоляю вас, что предложение, которое вы нам делаете, в самом деле может осуществиться в том случае, если служебные дела Теодора не помешают этому.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. On. 1. Ед. хр. 721. Л. 1 о б . - 2 об.
Г.И. Гагарин — К.В. Нессельроде
Мюнхен. 21 апреля/3 мая 1836 г.
Граф,
это письмо будет вручено Вашему превосходительству бароном Крюденером, который слишком хорошо зарекомендовал себя сам, чтобы мне была надобность говорить вам о нем что бы то ни было. Но умоляю вас, граф, уделите самое благосклонное внимание всему, что он будет говорить вам о г-не Тютчеве, о его злополучии, о его отчаянном положении и о самой настоятельной необходимости его из этого положения вывести. При способностях весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещенном, г-н Тютчев не в состоянии ныне исполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубноложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. Во имя христианского милосердия умоляю Ваше превосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1 000 рублей для уплаты долгов: это было бы счастье для него и для меня. Отъезд бар. Крюденера до прибытия его преемника для меня поистине большое несчастье, а потому я решился обратиться к г-ну Татищеву с просьбой прислать мне моего сына Евгения, <…> он воспринял традиции бар. Крюденера и станет моей правой рукой, моей единственной опорой, ибо от г-на Тютчева уже нечего ожидать.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 194
И.С. Гагарин — Ф.И. Тютчеву
<Петербург>. 12/24 июня 1836 г.
До сих пор, любезнейший друг, я лишь вскользь писал вам о тетради, которую вы прислали мне с Крюденерами. Я провел над нею приятнейшие часы. Тут вновь встречаешься в поэтическом образе с теми ощущениями, которые сродни всему человечеству и которые более или менее переживались каждым из нас, но сверх того для меня это чтение соединялось с усладой, совершенно особенной, ибо на каждой странице мне живо припоминались вы и ваша душа, которую, бывало, мы вдвоем столь часто и столь тщательно разбирали.
Мне недоставало одного, я не мог ни с кем разделить своего восторга, и меня страшила мысль, что я ослеплен дружескими чувствами. Наконец, намедни я передаю Вяземскому некоторые стихотворения, старательно разобранные и переписанные мною: через несколько дней невзначай захожу к нему около полуночи и застаю его вдвоем с Жуковским за чтением ваших стихов и вполне увлеченными поэтическим чувством, коим дышат ваши стихи. Я был в восхищении, в восторге, и каждое слово, каждое замечание, в особенности Жуковского, все более убеждало меня, что они верно поняли все оттенки и всю прелесть этой простой и глубокой мысли.
Тут же решено было, что пять или шесть стихотворений будут напечатаны в одной из книжек пушкинского журнала, т.е. появятся через три или четыре месяца, и что затем приложена будет забота к выпуску их в свет отдельной небольшой книжкой. Через день узнал о них и Пушкин, я его видел после того; он ценит их как должно и отзывался мне о них весьма сочувственно.
Я счастлив, что могу сообщить вам эти известия. По-моему, мало что может сравниться со счастьем внушать мысли и доставлять умственное наслаждение людям с дарованием и со вкусом.
Поручите мне почетную миссию быть вашим издателем, пришлите мне еще что-нибудь и постарайтесь придумать соответствующее заглавие.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 1. М., 1988. С. 509
Ю.Ф. Самарин — И.С. Аксакову
22 июля 1873 г.
Мне рассказывали очевидцы, в какой восторг пришел Пушкин, когда он в первый раз увидал собрание рукописное его стихов, привезенное Гагариным из Мюнхена. Он носился с ними целую неделю…
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 157
Цензор А.Л. Крылов — А.С. Пушкину
Петербург. Июль 28/<Август 9> 1836 г.
Стихотворение под № XVI: Два демона и пр. предложено было князем Михаилом Александровичем снова в сегодняшнем заседании, и Комитет признал справедливее не допустить сего стихотворения, за неясностью мысли автора, которая может вести к толкам, весьма неопределенным.
Относительно замечания вашего на предполагаемые в № XVII-м точки, «что ценсура не тайком вымарывает и в том не прячется», долгом почитаю присоединить, с своей стороны, что ценсура не вправе сама публиковать о своих действиях. <…> По крайней мере я не могу убедиться ни в позволительности отмечать точками ценсурные исключения, ни в том, чтобы такие точки могли быть нужны для сбережения литературного достоинства.
А.С. Пушкин. Поли. собр. соч.
Т. 16. Л., 1949. С. 144
<…> В 1836 году Пушкин основал новый журнал «Современник». Основание этого журнала и появление первых его книжек сопровождалось в нашей литературе весьма замечательными толками, спорами и событиями, о которых мы скоро будем иметь случай говорить в особой статье. Теперь же переходим прямо к нашему делу: с третьего же тома в «Современнике» начали появляться стихотворения, в которых было столько оригинальности, мысли и прелести изложения, столько, одним словом, поэзии, что казалось, только сам же издатель журнала мог быть автором их. Но под ними весьма четко выставлены были буквы «Ф.Т.» ; носили они одно общее название: «Стихотворения, присланные из Германии».
Прежде всего скажем, что хотя они и присылаемы были из Германии, но не подлежало никакому сомнению, что автор их был русский: все они написаны были чистым и прекрасным языком, и многие носили на себе живой отпечаток русского ума, русской души. Подпись Ф. Т-в, вместо Ф. Т., появившаяся вскоре под одним из них, окончательно подтвердила, что автор их наш соотечественник. Сделав это замечание для тех, которых могло бы испугать заглавие стихотворений, мы продолжаем. С тех пор (с 1836) время от времени продолжали появляться в «Современнике» стихотворения за этою подписью, до 1840 года включительно. С 1841 года мы уже не встречали этого имени в «Современнике»; в других журналах оно также не появлялось, и можно сказать, что с того времени оно вовсе исчезло из русской литературы. Неизвестно наверное, обратило ли оно на себя какое-нибудь внимание публики в то время, когда появилось в печати, но положительно можно сказать, что ни один журнал не обратил на него ни малейшего внимания.
Между тем стихотворения г. Ф. Т. принадлежат к немногим блестящим явлениям в области русской поэзии. Г. Ф. Т. написал очень немного; но все написанное им носит на себе печать истинного и прекрасного таланта, нередко самобытного, всегда грациозного, исполненного мысли и неподдельного чувства. Мы уверены, что если б г. Ф. Т. писал более, талант его доставил бы ему одно из почетнейших мест в русской поэзии.
Главное достоинство стихотворений г. Ф. Т. заключается в живом, грациозном, пластически верном изображении природы. Он горячо любит ее, прекрасно понимает, ему доступны самые тонкие, неуловимые черты и оттенки ее, и все это превосходно отражается в его стихотворениях. Конечно, самый трудный род поэтических произведений — это те произведения, в которых, по-видимому, нет никакого содержания, никакой мысли; это пейзаж в стихах, картинка, обозначенная двумя-тремя чертами. Уловить именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина, — дело величайшей трудности. Г. Ф. Т. в совершенстве владеет этим искусством.
Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем.
Т. 10, М., 1960-1965. С. 350
Эл.Ф. Тютчева — Е.Л. Тютчевой
<Мюнхен>. 17/29 ноября 1836 г.
Мы живем тихо и скромно, чтобы избежать болезни. <…> Это просто счастье, что я отказалась от путешествия. Зная, что Теодор здесь один, я упрекала бы себя ежеминутно; хотя он и получил разрешение на отпуск, однако уехать не может, потому что тогда Гагарин останется совсем один. <…>
Теодор так занят отправлением депеш, что просит вас извинить его сегодня.
Что еще сказать вам, дорогая маменька? Подобного застоя в обществе и в событиях еще не бывало. Никого не видно, ничего не слышно, и нам предстоит самая унылая зима в нашей жизни, если вся она пройдет таким образом. <…> Теодор скучает и часто бывает нетерпелив, необходимость провести здесь еще четыре месяца удручает его.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 196
Эл.Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву
Мюнхен. Ноябрь 23/Декабрь 5. 1836
У меня всего минута, чтобы написать вам, — ибо Теодор обещал сделать это сам, но до последнего мгновенья он был занят своими депешами и т.д. и т.д. Он говорит, что должен так много сказать вам, для чего ему придется начинать со времен потопа, — вы понимаете, что необходимость испить это море удерживала его столько времени; к тому же, друг мой, нам не в чем упрекнуть себя — последние наши письма остались без ответа. <…>
Эта прелестная холера, вдобавок к различным не менее приятным обстоятельствам, держит нас в нашем доме, как в тюрьме, — и правда, в городе все мрачно и печально, здесь нет ни общества, ни даже тех, кто мог бы это общество составить, ибо половина города разбежалась, <…> вы знаете, что такое Теодор, когда он скучает; вам известно, сколь он вас любит и какое влияние вы можете оказать на этот ум, который вам так хорошо знаком. Друг мой, если вы его любите, если вы хоть малость расположены ко мне, умоляю вас, прервите это непонятное молчание. Он ни о чем так не мечтает, как поговорить с вами обо всем… Я этого не могу, но умоляю вас, не отдаляйтесь так от него, ведь вы его брат, его единственный друг.
Весной мы предпримем путешествие в Петербург — мне надо повидать детей, а ему решительно необходимо покинуть Мюнхен — покинуть, чтобы никогда более туда не возвращаться. Надеюсь, что в Петербурге мы устроим это, тем более, что с недавнего времени Нессельроде относится к нему весьма благожелательно.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. On. 1. Ед. хр. 723. Л. 29-30
Аничков дворец. Худ. А. Баземен. Раскрашенная литография. 1830-1840-е гг.
Г.И. Гагарин — Департаменту Хозяйственных и Счетных Дел
Мюнхен. 23 ноября/5 декабря 1836 г.
Вследствие полученного мною извещения о производстве в надворные советники младшего секретаря Мюнхенской миссии г-на Тютчева, я не преминул, за неимением священника, сам привести сего чиновника к присяге, в удостоверение чего присланный из Департамента на сей конец формуляр за собственноручным его и моим подписанием, обратно при сем препроводить честь имею (к письму приложено «Клятвенное обещание». — Ред.).
«Клятвенное обещание»
По сему клятвенному обещанию присягу учинил надворный советник Федор Иванов сын Тютчев. /Личная подпись/.
Летопись жизни и творчества Федора Ивановича Тютчева.
1803-1844. М., 1989. Кн. 1. С. 166
Эл.Ф. Тютчева — Е.Л. Тютчевой
Мюнхен. Декабрь 10/22. 1836
Я рада сообщить вам, что все мы в добром здравии пережили эту тревожную пору и что ныне болезнь идет на убыль. <…> Никогда еще не было у нас зимы, столь печальной и тихой, как эта; большая часть общества покинула город, многие семьи в трауре, ибо надо признать, что в высшем обществе болезнь произвела опустошения. <…> Со времени отъезда княгини я совсем не вижусь с семьей Гагариных, ибо князь непрестанно болен — его состояние весьма тревожит нас, однако молодежь продолжает веселиться. Что же касается княгини, признаюсь, она единственный человек в этой семье, коего я весьма уважаю и люблю.
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 721. Л. 5-6
Эл. Ф. Тютчева — Е.Л. Тютчевой
Мюнхен. 4/<16> февраля 1837 г.
Теодор не приедет вместе с нами. Главная причина этой разлуки — экономия, ибо он пытается получить курьерскую дачу. <…> Признаюсь однако, что его присутствие ничуть не облегчает трудности путешествия. Я предпочитаю путешествовать с тремя грудными младенцами, нежели с одним Теодором. Таковы наши планы. Самое большое затруднение — это, как всегда, деньги. Я экономлю целый год всеми возможными средствами, чтобы отложить необходимую сумму. <…>
<…> Клянусь вам, любезная маменька, Теодору крайне необходимо прервать то существование, которое он здесь ведет, — и если для себя я этого хочу, то для него я этого требую, — в полной перемене обстановки я вижу единственный для него шанс на спасение. Если б вы только видели, любезная маменька, каким он стал за год, — подавленный, удрученный, больной, опутанный множеством неприятных и тягостных для него отношений, освободиться от которых он не способен в силу уж не знаю какого душевного бессилия, — если бы вы видели его, вы убедились бы так же, как и я, что вывезти его отсюда — волею или неволею — значит спасти ему жизнь. Более я ничего не могу сказать вам — есть тысячи вещей, которые трудно высказать, а написать тем более невозможно, но если я, связанная с этой страной столькими привязанностями, вынуждена признаться, что пребывание здесь стало для меня невыносимым, — судите сами, каково ему, не имеющему здесь ни корней, ни будущего.
В дальнейшем положение его может измениться лишь к худшему. Гагарин умирает, один Бог знает, кто займет его место, и скорее всего несправедливость, проявленная в отношении Теодора, станет причиной того, что никто не вспомнит о его заслугах. <…> Простите, что я докучаю вам своими жалобами, но я погружена в заботы, а при том состоянии, в котором находится Теодор, я не смею даже заговорить с ним об этом и тем более не могу надеяться на его совет или поддержку.
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 196-197
Эл.Ф. Тютчева — Н.И. Тютчеву в Варшаву
Мюнхен. Февраль <14>/26. 1837
Вы не отвечаете мне, брат мой, и хотя я уже привыкла к длительному молчанию, на сей раз оно меня огорчает. Или вы не получили моего письма? Или обижены на лень Теодора? Друг мой, вы знаете его столь же хорошо, как и я, и если вы никогда не наказывали его безмерную небрежность, не делайте этого и на сей раз — ибо он болен, подавлен, а может быть ему трудно и неловко высказать вам то, о чем он хочет говорить с вами. Так, сегодня он двадцать раз повторял мне: «Нынче я непременно напишу Николаю», — но затем мужество покидало его. Не знаю, что ему нужно сказать вам, но слишком ясно вижу, как это его терзает. К тому же вот уже два месяца он действительно болен — похудел и очень изменился, старая его болезнь осложняется ревматизмом, расстройством нервов и ужасающей меланхолией. Не могу выразить вам, какие силы надо иметь, чтобы вынести горе, которое причиняет мне его душевное состояние, — бывают дни, когда даже я не узнаю его более. Безумное направление его мыслей, его вспышки, его нелепые идеи, граничащие с абсурдом, и, наконец, полное оцепенение, которое на него находит и из которого невозможно его вывести, — не могу выразить вам, дорогой Николай, в какое отчаяние приводит меня его состояние.
Убедившись, что никакие средства ему не помогли, он пожелал прибегнуть к гомеопатическому лечению, которому я никоим образом не противилась, хотя и мало в него верю. Я не вижу результатов этого лечения — и ныне всего более желаю, чтобы он покинул Мюнхен. Здешний климат ему не подходит, здешний образ жизни более чем вреден для него, и необходимо приложить все силы, чтобы вывести его из этого положения. А потому мы решили уехать, однако планы поездки еще не определились. Вы знаете, что первое, чем мы всегда должны руководствоваться, — это экономия, а потому я полагаю, что было бы весьма желательно, чтобы Теодор попытался получить курьерскую экспедицию. С детьми и служанками я прекрасно смогу ехать в одном экипаже и с одним кучером — совсем другое дело ехать вместе с ним, ибо это увеличит расходы по крайней мере вдвое. Нет, мой друг, я не помышляю совершить сухопутное путешествие — расходы и трудности были бы громадны. Что же до Теодора, я желаю от всего сердца, чтобы он повидался с вами <…>
Государственный музей-усадьба «Мураново» им. Ф.И. Тютчева.
Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 721. Л. 30-31 об.
И.С. Гагарин — А.Н. Бахметевой
Париж. 28 октября/9 ноября 1874 г.
<…> Был ли Тютчев в Петербурге во время смерти Пушкина или приезжал вскоре после того, — вот обстоятельство, которое я не могу извлечь из памяти. Я уверен только в том, что он был там во время суда над Дантесом-Геккерном. Тютчев очень томился в Петербурге и только дожидался минуты, когда сможет возвратиться за границу. Часто говорил он мне: «Я испытываю не Heimweh, (тоску по родине. — Нем.), a Herausweh (тоску по отъезду. — Нем.)». Так вот, встречаю я однажды Тютчева на Невском проспекте. Он спрашивает меня, что нового; я отвечаю ему, что военный суд только что вынес приговор Геккерну. «К чему он приговорен?» — «Он будет выслан за границу в сопровождении фельдъегеря». — «Вы в этом вполне уверены?» — «Совершенно уверен». — «Пойду, Жуковского убью». Вот почти единственное отчетливое воспоминание, которое я сохранил об этом пребывании Тютчева в Петербурге. Вспоминаю также, что видел г-жу Тютчеву в Петербурге, но, кажется, это было летом. <…>
Литературное наследство. Т.97.
Федор Иванович Тютчев. Кн. 2. М., 1989. С. 48
1В это время он познакомился с немецким писателем Гейне, который провел зиму в Мюнхене. В собрании писем этого поэта, изданном после его смерти, находится одно прелестное письмо, адресованное Тютчеву из Флоренции. Намекая на самую красивую женщину Мюнхена, одну из первых красавиц своего времени, г-жу Крюденер (ныне гр. Адлерберг), Гейне говорит: «Я отправился в «Трибуну» на поклон Венере Медицейской; она поручила мне передать привет ее сестре — божественной Амалии». Гейне и Тютчев, эти два столь различных человека, сходились в своем поклонении красоте. Вот еще одна из граней многообразной природы Тютчева. По поводу ее можно было бы сказать весьма многое.
2Как заметил Сент-Бёв по поводу г-жи де Сталь, блестящим собеседникам присуща та же особенность, что и великим ораторам: их писания — всего лишь слабый отзвук их речей; это лава, но лава уже застывшая и неподвижная.