П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

Март 1848 г. Петербург

Ce vendredi

Votre livre, mon Prince, m’a procuré une véritable jouissance. Car c’en est une très réelle que de lire un livre européen écrit en russe, un livre où l’on entre, p<our> a<insi> d<ire>, de plain-pied en arrivant d’Europe, tandis que dans la règle, en abordant presque tout ce qui se publie chez nous, on a toujours quelques marches à descendre.

Et cependant c’est parce que votre livre est européen qu’il est éminemment russe. Le point de vue où il se place, est le clocher d’où l’on découvre la ville. Le passant dans la rue ne la voit pas. La ville, comme telle, n’existe pas pour lui. Voilà ce que ne veulent pas comprendre tous ces Messieurs qui s’imaginent faire de la littérature nationale, en se noyant dans le détail. Le plus grand succès que l’on puisse désirer non pas à votre livre, mais au public qui le lira, c’est qu’il sache lire ce qui s’écrit entre les lignes. Quand il en sera là, il sera déjà bien avancé.

Un bien grand inconvénient de notre position c’est cette obligation où nous sommes d’appeler du nom d’Europe un fait qui ne devrait jamais s’appeler que par son propre nom: la Civilisation. Voilà où est la source pour nous d’interminables erreurs et d’inévitables équivoques. Voilà ce qui fausse toutes les idées parmi nous… Au reste, je me persuade de plus en plus, que tout ce que l’imitation pacifique de l’Europe a pu faire, a pu donner, nous l’avons déjà. C’est assez peu de chose après tout. Cela n’a pas brisé la glace. Cela n’a fait que la recouvrir d’une mousse qui simule assez bien la végétation. Maintenant nul progrès réel n’est possible que par la lutte. Voilà pourquoi cette hostilité qui se déclare contre nous en Europe est, peut-être le plus grand silence qu’elle pût nous rendre. C’est quelque chose de tout à fait providentiel.

Il fallait cette hostilité, de jour en jour plus déclarée, pour nous faire à rentrer en nous-mêmes, pour nous obliger à nous comprendre ¹. Or, pour la société, comme pour l’individu la première condition de tout progrès, c’est de se comprendre. Il y a, je sais, parmi nous des gens qui disent qu’il n’y a rien en nous qui vaille la peine d’être compris. Si cela était, il n’y aurait plus qu’un parti à prendre, ce serait celui de cesser d’être, et ceci, je pense, n’est l’avis de personne.

Bonjour, mon Prince. Je vous réitère encore une fois tous mes remerciements. Comptez-vous aller ce soir chez Mad. Smirnoff?

Mille respects.

T. Tutchef

Перевод

Пятница

Ваша книга, князь, доставила мне истинное наслаждение, ибо действительно испытываешь наслаждение, читая европейскую книгу, написанную по-русски, книгу, к чтению которой приступаешь, не спускаясь, так сказать, с уровня Европы, тогда как почти всё, что печатается у нас, как правило, стоит несколькими ступенями ниже.

А между тем именно потому, что она европейская, ваша книга — в высокой степени русская. Взятая ею точка зрения есть та колокольня, с которой открывается вид на город. Проходящий по улице не видит его. Для него город как таковой не существует. Вот чего не хотят понять эти господа, воображающие, что творят национальную литературу, утопая в мелочах. Наибольшего, чего можно пожелать — не вашей книге, а публике, которая будет ее читать, — это чтобы она сумела уразуметь то, что пишется между строк. Достигнув этого, она уже достигнет многого.

Очень большое неудобство нашего положения заключается в том, что мы принуждены называть Европой то, что никогда не должно бы иметь другого имени, кроме своего собственного: Цивилизация. Вот в чем кроется для нас источник бесконечных заблуждений и неизбежных недоразумений. Вот что искажает ваши понятия… Впрочем, я более и более убеждаюсь, что всё, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе, — всё это мы уже получили. Правда, это очень немного. Это не разбило лед, а лишь прикрыло его слоем мха, который довольно хорошо имитирует растительность. Теперь никакой действительный прогресс не может быть достигнут без борьбы. Вот почему враждебность, проявляемая к нам Европой, есть, может быть, величайшая услуга, которую она в состоянии нам оказать. Это, положительно, не без промысла.

Нужна была эта с каждым днем все более явная враждебность, чтобы принудить нас углубиться в самих себя, чтобы заставить нас осознать себя ¹. А для общества, так же как и для отдельной личности — первое условие всякого прогресса есть самопознание. Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать. Но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения.

Прощайте, князь. Еще раз благодарю вас. Рассчитываете ли вы отправиться сегодня вечером к госпоже Смирновой?

С глубочайшим почтением.

Ф. Тютчев

КОММЕНТАРИИ:

Печатается по автографу — РГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Д. 2898. Л. 3–4.

Первая публикация — Мурановский сб. С. 47–48, 53–54.

Д. Д. Благой датировал это письмо временем выхода книги П. А. Вяземского «Фон-Визин» (СПб., 1848), о которой идет речь в письме. Цензурное разрешение помечено 5 февраля 1848 г. В майском номере журнала «Москвитянин» появилась статья С. П. Шевырева о книге.

¹Мысли, изложенные здесь, совпадают с положениями статей Ф. И. Тютчева. «Добираясь до сути проявляемого к нам в Европе недоброжелательства и оставляя в стороне высокопарные речи и общие места газетной полемики, мы находим вот какую мысль: “Россия занимает огромное место в мире, и тем не менее она представляет собою лишь материальную силу, и ничего более”.

Вот истинная претензия, а все остальные второстепенны или мнимы.

Как возникла эта мысль и какова ее цена?

Она есть плод двойного неведения: европейского и нашего собственного. Одно является следствием другого. В области нравственной общество, цивилизация, заключающие в себе самих первооснову своего существования и развития, могут быть поняты другими лишь в той степени, в какой понимают себя сами: Россия — это мир, только начинающий осознавать основополагающее начало собственного бытия. А осознание этого начала и определяет историческую законность страны. В тот день, когда Россия вполне распознает его, она действительно заставит мир принять свое начало».

Схожие мысли высказывает и П. А. Вяземский в письме к Фарнгагену фон Энзе, написанном, вероятно, осенью 1848 г. в ответ на письмо Фарнгагена от 6 августа 1848 г. (Slavica Orientale. В печати). Как указывает публикатор письма, шведская исследовательница А. Юнггрен, «написанное под непосредственным впечатлением революционных событий письмо отличается резкостью формулировок и по размерам и своему характеру выходит за рамки светского дружеского письма, приближаясь скорее к историософскому жанру — “философическому письму” Чаадаева или “записке” (“мемории”) Тютчева, на которое письмо, по-видимому, ссылается». Говоря о революционных событиях в Европе, Вяземский замечает: «Вместо идей и пропаганды у вас баррикады, вместо нравственного права и убеждения — картечь. Таково завершение этой хваленой, себя прославляющей цивилизации, которую мы имели глупость слишком долго принимать всерьез и считать нашим поводырем. Благодаря вам, благодаря вашему гибельному примеру, мы извлечем пользу из урока, который вы нам преподали. Мы также будем искать прогресса и возможного совершенствования, но, увидев, что вы пошли по ложному пути, что эта мнимая цивилизация толкнула вас в пропасть, мы вновь вернемся к нашей собственной природе и выберем иной путь» (там же. Перевод с фр.).