К. ПФЕФФЕЛЮ

15/27 марта 1848 г. Петербург



  Рукой Эрн. Ф. Тютчевой:

Lundi. 15/27 mars

  Votre lettre du 15 de ce mois vient de me parvenir, cher ami; vous avez bien raison de penser que vous nous intéressez vivement, en nous écrivant souvent par le temps qui court. Je voudrais recevoir tous les jours de vos nouvelles, et je vous supplie de ne pas être ménager de lettres à l’avenir. Votre article à Mr Kolb1 a fait grand plaisir à mon mari, dont les idées coïncident si parfaitement avec les vôtres sur beaucoup de points essentiels — malheureusement chaque jour du mois fatal qui vient de s’écouler a l’étoffe d’une dizaine d’années de débats révolutionnaires, consumés enfin par l’oeuvre de l’abolition de la Royauté. Ce que l’on a pensé aujourd’hui et ce qui paraissait parfaitement de mise ne s’applique plus à l’évènement du lendemain — et enfin, spéctateurs épouvantés du grand drame qui se joue, il semble que nous n’ayons plus qu’à attendre les bras croisés et les fronts inclinés le dénouement qu’il plaira à la Providence de donner à tant de confusion.

  Le Roi de Bavière est dégoutant; de tous les Princes de l’Allemagne c’est peut-être le seul qui aurait mérité qu’on le chassât, et si on ne l’a pas fait, quelle longanimité cela suppose dans son excellent peuple. Mais ce qui n’est pas fait se fera, je n’en doute pas, si ce n’est par le fait de l’émeute ce sera par ceui d’un nouvel état de choses en Allemagne2. — Pauvre Roi de Prusse: il me fait une peine bien sincère, mais un Roi auquel on a crié <1 нрзб> et qi s’est présenté à son peuple dans l’état, où il était, lorsqu’il a voulu parler aux émeuteurs et qu’on a dû le soutenir sous les bras pour qu’il fût paraître à son balcon, me semble à peu près impossible désormais3. — Enfin, Dieu sait — peut-être qu’à l’heure, où je vous écris, plus d’une question est résolue.

  Et où en sont nos malheureux fonds autrichiens depuis le bourrasque viennoise qui a emporté le Prince Metternich4 et dont vous devez avoir eu la nouvelle peut-être le lendemain du jour, où vous m’écriviez. J’ai fait venir ici mon petit solde de compte chez Rotschild. A raison de c<omp>te — 57 le rouble d’argent c’est une somme de 4863 roubles que je placerai soit à la banque, soit en obligations russes. Que n’avons-nous ici tout notre avoir et que n’ai-je plus tôt suivi le conseil de mon mari qui depuis le commencement de l’année ne cessait de me répéter à moi et à beaucoup d’autres incrédules qu’une crise était imminente. Je dois lui rendre la justice de dire qu’il a fait preuve depuis quelques mois surtout d’une divination réellement extraordinaire. Néanmoins il est excessivement ému et attristé de tout ce qui se passe, beaucoup plus que tant d’autres, pour lesquels la surprise a été plus fotre.

  Aussitôt après la nouvelle de l’abdication de L<ouis> P<hilippe> et celle de la proclamation de la République5 j’ai écrit à Eichthal pour lui remettre le soin de sauver mon avoir d’un nauffrage complet. J’attends d’un jour à l’autre sa réponse, mais je pense que le vol si rapide des évènements l’aura obligé d’ajourner toute opération décisive et qu’il verra venir. Mais que verra-t-il? Que verrons-nous?

  Je vous adresse cette lettre à Francfort, où je suppose que vous arriverez à peu près en même temps qu’elle, si toutefois vous réalisez votre projet de quitter Paris au commencement d’avril.

  Donnez-nous les détails sur la situation extérieure de Paris, sur celle des villes que vous aurez traversées! Beaucoup de détails, je vous en prie, cher ami; vos lettres sont lues avec avidité non seulement par nous, mais aussi par quelques unes des personnes de notre intimité qui toutes sont à même de les apprécier. L’avant-dernière6 m’est parvenue le soir et elle a fait les délices d’une réunion qui avait lieu chez l’un de nos meilleurs amis; la C<om>tesse Nesselrode s’y trouvait.

  Il paraît donc que le grand Vicomte ne donne pas son adhésion à la République et qu’il va bondir à Munich7. J’en suis fâchée pour vous et j’aurais voulu qu’il eût choisi un autre refuge contre les atteintes de la tempête. Mille tendresses à votre femme et vos enfants chéris. Je vous embrasse de coeur et d’âme.

E. Tutchef

  Рукой Ф. И. Тютчева:

  Que peut-on dire, cher ami, dans un moment pareil? Il faut se taire et adorer cette Main qui châtie et qui, cette fois, s’est dégagée toute visible du nuage… De notre point de vue humain voilà ce qui ressort avec une écrasante évidence. La Révolution, dernier mot d’une civilisation faussée dans son principe et que nous nous plaisions à considérer comme une maladie de croissance, est tout bonnement le cancer. Peut-on espérer d’en limiter les ravages au prix même des plus cruelles opérations, ou bien toute la masse du sang en est-elle déjà atteinte? Voilà une question qui sera résolue avant peu de semaines. Pour ce qui est de la Russie en particulier, la question est celle-ci: la Révolution, qui pour l’Occident est un mal intérieur qui la ronge, est par rapport à la Russie un ennemi tout matériel et tout palpable qui n’en veut pas seulement à son âme, mais tout bonnement à son existence, qui veut, en un mot, sa destruction, comme la voulait dans un moment donné le grand Napoléon. Et en ceci la Révolution est parfaitement conséquente, elle a compris à merveille qu’entre elle et nous, c’est un combat à mort8. Vita Caroli — Mors Conradini9.

  Il faut que l’un des deux adversaires fasse définitivement place à l’autre. Maintenant la Révolution saura-t-elle comprimer assez l’anarchie qui la dévore, pour se transformer en une croisade armée et régulière contre nous, nous lancera-t-elle de nouveau, comme en 1812, tout l’Occident à la tête?

  Voilà, encore une fois, ce que peu de jours suffiront pour nous dévoiler. — Dans le cas d’une agression je crois pouvoir vous assurer qu’avec l’aide de Dieu nous nous défendrons, comme en 1812. Si au contraire l’anarchie l’emportait définitivement en Europe, j’aime à croire que nous serions, je ne dis pas assez sages, mais assez respectueux envers la Providence pour ne pas intervenir dans Ses jugements… Non certes, cette fois on n’aura pas la coupable ineptie de tenter une Réstauration, de compte à demi avec la Révolution…

  La pauvre Allemagne me fait une peine que je ne puis dire. Ah, pauvre pays, quel soin il prend de nous venger de l’absurde ingratitude qu’il s’est laissé imposer à notre égard10. — Toutefois je ne désespère pas de son avenir.

Перевод

  Рукой Эрн. Ф. Тютчевой:

Понедельник. 15/27 марта

  Мне только что подали ваше письмо от 15 числа сего месяца, милый друг; вы совершенно правы, когда говорите, что ваши письма в настоящую минуту для нас чрезвычайно интересны. Мне бы хотелось получать от вас вести каждый день, умоляю вас и впредь не скупиться на письма. Ваша статья, адресованная г-ну Кольбу1, доставила большое удовольствие моему мужу, мысли которого по многим важным вопросам полностью совпадают с вашими. К несчастью, каждый день уходящего месяца стоит десяти годов революционных дебатов, приведших в конце концов к уничтожению Монархии. Все, о чем помышляли сегодня и что казалось совершенно приемлемым, уже не отвечает событиям завтрашнего дня. И в конце концов напуганные свидетели разыгрывающейся на наших глазах великой драмы, похоже, мы вынуждены, сложив руки и склонив головы, дожидаться такой развязки смуты, какая будет угодна Провидению.

  Баварский король отвратителен; из всех германских государей он, наверное, единственный, кого стоило бы прогнать, и если его бесценный народ этого еще не сделал, то лишь благодаря своему долготерпению. И хотя этого пока не случилось, но случится обязательно, я в этом не сомневаюсь, может быть, не путем восстания, а благодаря новому устройству Германии2.

  Бедняжка прусский король: мне его искренне жаль, но король, которому кричали: <1 нрзб> и который предстал перед народом в том состоянии, в каком он находился, когда он захотел обратиться к бунтовщикам и его пришлось поддерживать под руки, чтобы он смог выйти на свой балкон, мне кажется, не имеет будущего3. — В конце концов, одному Богу известно — возможно, в ту минуту, когда я пишу к вам, уже многое разрешилось.

  А что с нашими несчастными австрийскими бумагами после венского взрыва, унесшего князя Меттерниха4, о чем вы, вероятно, узнали на следующий день после того, как писали ко мне? Я перевела сюда остаток моего небольшого счета у Ротшильда. Исходя из 57 за один рубль серебром, это должно составить 4863 рубля, которые я хочу поместить в банк или перевести в русские ценные бумаги. Почему все наше состояние не здесь и почему я раньше не послушалась мужа, который с самого начала года не уставал повторять и мне и многим другим неверующим, что кризис неминуем. Надо отдать ему должное — он выказал, особенно за последние несколько месяцев, поистине поразительную проницательность. Однако он чрезвычайно взволнован и огорчен происходящим, гораздо сильнее, чем те, для кого события стали совершенно неожиданными.

  Сразу после получения известия об отречении Луи Филиппа и провозглашении республики5 я написала Эйхталю с просьбой позаботиться о спасении моего состояния от полного крушения. Со дня на день ожидаю ответа, но думаю, что стремительный ход событий вынудил его отказаться на время от решительных операций и выжидать. Но чего он дождется? Чего мы все дождемся?

  Я адресую это письмо во Франкфурт, куда, я полагаю, вы должны приехать почти одновременно с ним, если вы все же осуществите свои планы и покинете Париж в начале апреля.

  Пишите нам подробно о положении за пределами Парижа, о положении в городах, через которые вы будете проезжать! Побольше подробностей, прошу вас, милый друг, ваши письма читаются с жадностью не только нами, но и некоторыми нашими близкими знакомыми, способными их оценить. Предпоследнее письмо6 мне подали вечером, и оно доставило удовольствие целому кружку, собравшемуся у одного из самых близких наших друзей; среди прочих там находилась графиня Нессельроде.

  Похоже все же, что виконт не принял республику и устремится в Мюнхен7. Я огорчена за вас и мне бы хотелось, чтобы он выбрал другое убежище от натиска бурь. Тысяча нежностей вашей жене и милым детям. Обнимаю вас всем сердцем и душой.

Э. Тютчева

  Рукой Ф. И. Тютчева:

  Что можно сказать, любезный друг, в такую минуту? Нужно умолкнуть и восславить карающую Руку, которая на этот раз столь явно показалась из облаков… С нашей человеческой точки зрения, вот что следует с ошеломляющей очевидностью из того, при чем мы присутствуем: Революция, последнее слово ложной в своих основах цивилизации, которую нам хотелось считать болезнью роста, является на самом деле раковой опухолью. Можно ли надеяться ограничить губительные последствия ценой пусть даже самой жестокой операции или ею поражена уже вся кровяная масса? Вот вопрос, который будет решен в течение нескольких недель. Что касается, в частности, до России, вопрос заключается в следующем: Революция, являющаяся для Запада болезнью, подтачивающей его изнутри, по отношению к России представляет собой материального и вполне ощутимого врага, угрожающего не только ее душе, но и самому ее существованию, который, говоря одним словом, хочет ее разрушения, как хотел этого в свое время великий Наполеон. И в этом Революция совершенно последовательна, она прекрасно усвоила, что между нею и нами идет бой не на жизнь, а на смерть8. Vita Caroli — Mors Conradini.9

  Один из противников должен решительно уступить место другому. Сумеет ли теперь Революция подавить раздирающую ее анархию, преобразовать ее в вооруженное регулярное войско и отправиться в крестовый поход против нас? Бросит ли она на нас вновь весь Запад, как в 1812 году? Вот что должно обнаружиться в ближайшие дни. В случае нападения, смею утверждать, мы с Божией помощью защитимся, как и в 1812 году. Если же, напротив, анархия решительно возобладает в Европе, мне бы хотелось верить, что мы окажемся не скажу достаточно мудрыми, но достаточно почтительными по отношению к Провидению, чтобы не вторгаться в Его решения… Нет, конечно, на этот раз мы не допустим постыдной глупости, добиваясь реставрации, рассчитывая договориться с Революцией…

  Не могу выразить, как мне жаль бедную Германию. Ах, несчастная страна, как она старается отомстить нам за нелепую неблагодарность, которую она допустила по отношению к нам10. — И все же я не теряю надежды на ее будущность.



  





КОММЕНТАРИИ:

Печатается впервые по автографу — Собр. Пигарева.

Письмо адресовано во Франкфурт, куда К. Пфеффель предполагал приехать из Парижа. Он был свидетелем происходивших в Париже событий в феврале — марте 1848 г. и подробно описывал их в письмах к сестре. Письма его к Тютчеву за это время неизвестны.



1Статья, адресованная г-ну Кольбу, — размышления о судьбе государств Южной Германии в связи с революционными событиями в Европе, в которой Пфеффель высказывает мысль о необходимости союза с Россией, была написана на имя Г. Кольба, редактора аугсбургской газеты «Allgemeine Zeitung». 3/15 марта 1848 г. К. Пфеффель писал сестре: «…поскольку этот журналист, вероятно, не напечатает моего письма, я посылаю его вашему мужу с просьбой просмотреть на досуге. Он увидит, что я вовсе не разделяю нелепых предубеждений моих соотечественников против России и что я ставлю спасение Германии в зависимость от сохранения союза, который спас нас уже однажды и утрата которого привела бы нас к гибели» (цит. по: ЛН-2. С. 224). Эту же мысль Тютчев высказывает в статье «Россия и Германия», написанной в 1844 г. Вероятно, при посредничестве Тютчева статья Пфеффеля была переведена на русский язык и напечатана (без указания имени автора) под заглавием «Отрывок из письма немца в Петербург из Парижа. 15 марта 1848 г.» (С.-Петербургские ведомости. 1848. № 71, 28 марта).

2Людвиг I (Карл Август), баварский король с 1825 г., начинал с либеральной политики, но постепенно утратил популярность. Особенно ему повредила связь с танцовщицей Лолой Монтес, оказывавшей на него сильное влияние; видимо, поэтому Эрн. Ф. Тютчева называет его «отвратительным». Был низложен в марте 1848 г.

3Фридрих Вильгельм IV, прусский король с 1840 г. Его правление германский канцлер О. Бисмарк называл временем «упущенных возможностей», с точки зрения достижения германского единства. Начиная с 6 марта сходки и демонстрации происходили в Берлине. 18 марта они вылились в народное восстание. Двухдневная борьба восставших с правительственными войсками закончилась победой повстанцев. Во время революционных событий прусский король вел себя жалким образом — дрожа от страха, был вынужден оказать почести павшим революционерам во дворе замка; вывел войска из столицы и 29 марта сформировал либеральное правительство.

4В марте 1848 г. восставшие в Вене потребовали отставки канцлера Меттерниха. Он бежал в Великобританию, затем — в Бельгию (октябрь 1849). В 1851 г., после поражения революции, вернулся в Австрию, но активного участия в политической жизни не принимал.

5Луи Филипп, французский король с 1830 г., был свергнут Февральской революцией 1848 г. и бежал в Великобританию. 25 февраля во Франции была провозглашена республика.

6Письмо К. Пфеффеля от 6 марта 1848 г. (Мураново. Ф. 2. Оп. 1. Ед. хр. 482. Л. 134–136).

7Вероятно, имеется в виду виконт Карл Мартин Ментк, второй муж мачехи Эрн. Ф. Тютчевой.

8Мысли, выраженные в этом письме, почти дословно вошли в публицистические статьи Ф. И. Тютчева. «Февральское движение, по свойственной ему внутренней логике, должно бы привести к крестовому походу всего охваченного Революцией Запада против России… Но этого не произошло, что является доказательством отсутствия у Революции необходимой жизненной силы — даже для осуществления значительного разрушения. Иначе говоря, Революция — болезнь, пожирающая Запад, а не душа, сообщающая ему движение и развитие» («Россия и Запад». 1848–1849. Перевод с фр.).

«Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества» («Россия и Революция». 1848. Перевод с фр.).

9Поговорка, неоднократно встречающаяся в письмах Тютчева, возникла в эпоху борьбы в Италии гибеллинов, сторонников династии германских королей и императоров «Священной Римской империи» Штауфенов, и гвельфов, получивших название от Вельфов, герцогов Баварии и Саксонии — соперников германской династии Штауфенов, объединявших противников империи (преимущественно из торгово-ремесленных слоев). Конрадин — последний представитель рода Штауфенов (Гогенштауфенов), был взят в плен и казнен по приказу Карла I Анжуйского, призванного в Южную Италию римским папой, противником Штауфенов.

10Тютчев имеет в виду, что после разгрома Наполеона в России была возвращена независимость германским землям, оккупированным наполеоновской армией, и теперь «в припадке безумия Германия разбила союз, который, не требуя от нее никакой жертвы, обеспечивал и оберегал ее национальную самостоятельность, и тем самым она лишила себя навсегда надежной и прочной основы» («Россия и Революция»).