Эрн.Ф. ТЮТЧЕВОЙ

2 июля 1851 г. Москва

Moscou. Lundi. 2 juillet

Que fallait-il donc qui se fût passé dans le fond de ton cœur ¹ pour que tu en fusses arrivée à douter de moi? à ne plus comprendre, à ne plus sentir que tu es tout pour moi et que comparativement à toi tout le reste n’est rien. - Jе partirai demain, si c’est possible, pour aller te rejoindre. J’irai non pas à Ovstoug, j’irais, s’ille fallait, jusqu’en Chine, pour aller te demander si c’est blen sérieusement que tu doutes et si tu t’imagines par hasard, que je puisse vivre en presence d’un pareil doute. Vois-tu, ma chatte chérie, il у а quelque chose qui pourrait me rendre fou, dans l’idée que tu doutes de moi.

Се n’est donc qu’une affaire de nerfs que mon amour pour toi et c’est avec l’accent d’une conviction résignée, que tu viens me dire une pareille sottise. Sais-tu blen que depuis ton départ en dépit de tout je n’ai pas réussi, pendant deux heurcs de suite, à considérer ton absence comme acceptable … J’ai beau m’accuser de pusillanimité, de folie, de maladie, de tout се qu’on voudra. Rien n’y fait. C’est plus fort que moi. J’ai eu cette âpre satisfaction de sentir en moi quelque chose qui persistc invinciblement à travers toutes les misères et les fluctuations de ma sotte nature. Et sais-tu се qui а exaspéré encore davantage cet âpre instinct, aussi fort, aussi égoïste que l’instinct de la vie … Jе m’en vais te le dire tout crûment. C’est l’apparence, la simple apparence qu’il s’agissait d’une option à faire, rien que l’ombre d’une idée pareille а suffi pour me fairc sentir l’abîme qu’il у а entre toi et tout се qui n’est pas toi ². Non, certes, que j’eusse besoin d’une révélation quelconque а се sujet - mais c’est l’orgueil de mon affection pour toi qui s’est senti révolté.

Hélas, ma chatte chérie, j’ai eu blen des torts … Jе mе suis stupidement, indignement conduit … Vis-à-vis de toi seule,je n’ai eu aucun tort, et cela par la bonne raison qu’il m’est tout а fait impossible d’en avoir vis-à-vis de toi …

Jе vais donc mе mettre en route, et cela par le chemin le plus court …

Il mе tarde d’aller déjeuner avec toi sur ton balcon …

Dis mille amitiés à tout le monde. Il est inutile de leur dire que c’est pour toi seule que je viens …

Mais voilà се que tu peux dire à mоn frèrе. Hier nous avons été dîner chez Mlle Zouricoff³. Elle est vraiment très séduisante. Elle hablte une isba qu’elle а fort élégamment fait arranger et elle vit là avec une sorte d’indépendance qui l’encadre à merveille. Elle а fort aimablement insisté pour que je revienne chez elle. Et elle aurait été notre belle-sœur à tous qu’elle n’aurait guères pu mе faire un plus gracieux accueil …

Au revoir, mа chatte chérie. Ton pauvre Vieux est un bien absurde Vieux, mais се qui est encore plus vrai, c’est qu’il t’aime par-dessus toute chose au monde.

Перевод

Москва. Понедельник. 2 июля

Что же произошло в твоем сердце ¹, если ты стала сомневаться во мне, если перестала понимать, перестала чувствовать, что ты для меня - все, и что в сравнении с тобою все остальное - ничто? - Я завтра же, если это будет возможно, выеду к тебе. Не только в Овстуг, я поеду, если это потребуется, хоть в Китай, чтобы узнать у тебя, в самом ли деле ты сомневаешься и не воображаешь ли ты случайно, что я могу жить при наличии такого сомнения? Знаешь, милая моя кисанька, мысль, что ты сомневаешься во мне, заключает в себе нечто такое, что способно свести меня с ума.

Итак, любовь моя к тебе - лишь вопрос нервов, и ты говоришь мне этот вздор с выражением покорной убежденности. Известно ли тебе, что со времени твоего отъезда я, несмотря ни на что, и двух часов сряду не мог считать твое отсутствие приемлемым … Напрасно я упрекаю себя в малодушии, в безумии, в болезни, в чем угодно. Ничто не помогает. Это сильнее меня. Я с горьким удовлетворением почувствовал в себе что-то, что незыблемо пребывает, несмотря на все немощи и все колебания моей глупой натуры. А знаешь, что еще больше разбередило этот цепкий инстинкт - столь же сильный, столь же эгоистичный, как инстинкт жизни? .. Скажу тебе без обиняков. Это предположение, простое предположение, что речь шла о необходимости сделать выбор, - одной лишь тени подобной мысли было достаточно, чтобы дать мне почувствовать бездну, лежащую между тобою и всем тем, что не ты ². И конечно, не то чтобы мне нужно было сделать какое-то открытие на этот счет, - тут возмутилась гордость моей привязанности к тебе.

Увы, милая моя кисанька, во многом я бывал неправ … Я вел себя глупо, недостойно … По отношению к одной тебе я никогда не был неправ, и это по той простой причине, что для меня совершенно невозможно быть неправым по отношению к тебе …

Итак, я отправляюсь в дорогу - и самым кратчайшим путем … Мне не терпится позавтракать с тобою у тебя на балконе …

Передай всем самый сердечный привет. Излишне говорить им, что я еду ради тебя одной …

Но вот что ты можешь передать брату. Вчера мы обедали у мадемуазель Цуриковой³. Она, право, очень обворожительна. Она живет в избе, которую весьма изящно обставила, и живет с известной независимостью, вполне идущей к ней. Она очень любезно настаивала на том, чтобы я еще раз приехал к ней, и будь она даже нашей невесткой - она и то не могла бы принять меня лучше …

До свидания, милая моя кисанька. Твой бедный старик - старик очень нелепый; но еще вернее то, что он любит тебя больше всего на свете.

КОММЕНТАРИИ:

Печатается вnервые на языке оригинала по автографу - РГБ. Ф. 308. К. 1. Ед. хр. 19. Л. 10-11 об.

Первая публикация - в русском nереводе: Изд. 1984. С. 151-152.

¹Нет сомнения в искренности слов, обращенных к жене. Тем не менее сближение Тютчева с Е.А. Денисьевой началось в августе 1850 г., когда он с ней и со своей старшей дочерью Анной совершил путешествие в Валаамский монастырь. За пределами поэтического образа, созданного Тютчевым, о Денисьевой известно немного. Мать Лели (так называли ее в домашнем кругу) умерла очень рано, отец, А.Д. Денисьев, женился вторично и поселился в Пензенской губернии; девочка осталась на попечении одной из многочисленных тетушек, А.Д. Денисьевой, инспектрисы Смольного института благородных девиц.

Анна Дмитриевна нередко надолго оставляла Лелю в семьях своих богатых знакомых, например у гр. А.Г. Кушелева-Безбородко, в доме которого собирались известные литераторы, актеры и музыканты. Оказавшись в избранном обществе, Леля, которую, по словам А.И. Георгиевского, «природа одарила большим умом и остроумием, большою впечатлительностью и живостью, глубиною чувства и энергией характера, и когда она попала в блестящее общество, она и сама преобразилась в блестящую молодую особу, которая при своей большой любезности и приветливости, при своей природной веселости и очень счастливой наружности всегда собирала около себя множество блестящих поклонников» (ЛН-2. С. 107).

В числе поклонников Е.А. Денисьевой оказался и Тютчев. А.Д. Денисьева была наставницей его дочерей Дарьи и Екатерины, и семья Тютчевых поддерживала с ней добрые отношения, иногда принимая ее вместе с племянницей. Е.А. Денисьсва была немногим старше Анны Тютчевой и находилась с ней в приятельских отношениях. Тютчев мог встречать Денисьеву и во время своих посещений дочерей в Смольном институте.

О событиях весны 1851 г. А.И. Георгиевский писал: «На след тайных свиданий между ними в нарочно нанятой для того близ Смольного квартире первый напал эконом Смольного монастыря Гаттенберг. На беду в марте 1851 г. предстоял торжественный выпуск воспитанниц того класса, который Анна Дмитриевна вела в продолжение 9 лет: ожидали, что ее по этому случаю сделают кавалерственной дамой, а Лелю фрейлиной. И вдруг ужасное открытие! < … > Несдобровать было бы Тютчеву, если бы он не поспешил тотчас же уехать за границу. Гнев отца ее не знал пределов и много содействовал широкой огласке всей этой истории, которая, впрочем, не могла не обратить на себя общего внимания по видному положению в свете обоих действующих лиц и по некоторой прикосновенности к ней Смольного монастыря и заслуженной его инспектрисы. Анна Дмитриевна тотчас же после выпуска оставила Смольный … бедную Лелю все покинули, и прежде всех сам Тютчев; отец не хотел ее больше знать и запретил всем своим видаться с нею, а из бывших ее подруг осталась ей верна одна лишь Варвара Арсеньевна Белорукова. Это была самая тяжкая пора в ее жизни; от полного отчаяния ее спасла только ее глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения и пожертвования на украшение иконы Божией Матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все имевшиеся у нес драгоценные вещи» (там же. С. 110).

В описании Георгиевского очевидная неточность: Тютчев не уезжал за границу и не покидал Денисьеву. Их роман длился, против ожиданий людей, знавших непостоянство поэта, без малого полтора десятка лет. Георгиевский писал: «Только своею вполне самоотверженною, бескорыстною, безграничною, бесконечною, безраздельною и готовою на все любовью могла она приковать к себе на целых 14 лет такого увлекающегося, такого неустойчивого и порхающего с одного цветка на другой поэта, каким был Тютчев, - такою любовью, которая готова была и на всякого рода порывы и безумные крайности с совершенным попранием всякого рода светских приличий и общепринятых условий. Это была натура в высшей степени страстная, требовавшая себе всего человека, а как мог Феодор Иванович стать вполне ее, "настоящим ее человеком", когда у него была своя законная жена, три взрослые дочери и подраставшие два сына и четвертая дочь» (там же. С. 125).

В отношениях с Денисьевой проявилась раздвоенность Тютчева, который, будучи поглощен политическими и поэтическими грезами, легко забывал, по словам князя В.П. Мещерского, «реальную прозу жизни». К неприемлемой поэтом «прозе жизни» относилось реальное, материальное существование его возлюбленной Лели с их тремя общими детьми. Она была крайне стеснена в средствах, однако легко мирилась с нехваткой денег и умела ее скрывать; обладая исключительным вкусом, всегда изысканно одевалась и выглядела строго и благородно. У Елены Денисьевой был не вполне обычный характер: она, по словам Георгиевского, «не допустила бы никогда, чтобы между ею и обожаемым ею Феодаром Ивановичем мог быть замешан какой-нибудь материальный вопрос: ей нужен был только сам Тютчев и решительно ничего, кроме него самого». «Мой боженька», - называла она Тютчева (там же. С. 125, 123).

Денисьева была страстной, увлекающейся, неуравновешенной и глубоко религиозной; тяготилась своим ненормальным положением и облегчение находила в своеобразном убеждении, что именно она и есть настоящая Тютчева, и Георгиевскому доводилось слышать: «Не правда ли, ведь я состою с ним в браке, в настоящем браке?» (там же. С. 111).

В семье Тютчевых о Денисьевой старались не говорить. Однако после ее ранней, столь трагически воспринятой поэтом, смерти в августе 1864 г., сестра и дочери Тютчева приняли близко к сердцу не только его горе, но и судьбу детей Денисьевой и Тютчева. Д.И. Сушкова писала тогда Е.Ф. Тютчевой: «… я верю его раскаянию, его отчаянию, но, < … > увы, убеждена, что он же первый будет пренебрегать этими тремя детьми, забывая о них» (там же. С. 352). Женщины проявили тогда редкое благородство души: «Упокой, Господи, - писала Екатерина тетушке Сушковой в середине августа 1864 г., - ее бедную душу, по-видимому, много страдавшую, раз она так быстро изнурила тело» (там же. С. 350). «да благословит Господь будущее этих детей, да поможет Он им стать людьми порядочными и честными. Я опасаюсь, - сетовала Сушкова, - что они наследуют пылкое воображение своих родителей - это роковое, пагубное свойство …» Она соглашалась с предложением племянницы взять на себя заботу о детях: «… самым разумным представляется < … > устроить их в Швейцарии …» (там же. С. 357). К старшей девочке, «младшей Леле», перешла от матери безудержная возбудимость; от нее скрывали «неправильность отношений между ее отцом и матерью»; и когда в случайном разговоре это внезапно открылось ей, «она предалась, - как писал Георгиевский, - чрезмерному горю, плакала и рыдала, проводила бессонные ночи и почти не принимала пищи < … > бывшая у нее в зародыше чахотка развилась с чрезвычайной быстротой …» (там же. С. 138).

Георгиевский, часто навещая Денисьеву, имел редкую возможность близко наблюдать Тютчева в домашней, семейной обстановке; в данном случае не имело значения, что это была вторая, незаконная семья. Георгиевский был искренне, как к сестре, привязан к Денисьевой, но старался быть объективным. Характер Денисьевой проявлялся иногда очень бурно, что она давала почувствовать Тютчеву. Георгиевский не без иронии писал: «Сам Тютчев еще при жизни Лели рассказывал об ее страстном и увлекающемся характере и нередко ужасных его проявлениях, которые, однако же, не приводили его в ужас, а напротив, ему очень нравились, как доказательство ее безграничной, хотя и безумной, к нему любви. < … > Но что бы это было, если бы он покусился на действительный разрыв с нею! И очень немудрено, что страх перед возможными проявлениями ее чрезмерной страстности действовал на него не менее сдерживающим образом, чем блаженство чувствовать себя так любимым» (там же. С. 125-126).

²В апреле 1851 г., когда Тютчев не имел никакой надежды спасти себя от «буйной слепоты страстей», а возлюбленную от «судьбы ужасного приговора», он написал стихотворение, обращенное к жене:

Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
Пройдет ли обморок духовный?

Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была -
Ты, ты, мое земное провиденье! ..

Стихотворение постигла печально-романтическая судьба. Оно было вложено в альбом-гербарий Эрн.Ф. Тютчевой и обнаружено ею спустя два с лишним десятилетия. «Стихи эти замечательны не столько как стихи, - писал тогда, в 1875 г., И.С. Аксаков в письме к сестре своей жены Е.Ф. Тютчевой, - сколько потому, что бросают луч света на сокровеннейшие, интимнейшие брожения его сердца к жене … Каков же был ее сюрприз, ее радость и скорбь при чтении этого привета d’outre tombe (замогильного), такого привета, такого признания ее подвига жены, ее дела и любви!» (Изд. 1987. С. 397).

³На А.С. Цуриковой чуть было не женился Николай Иванович, старший брат Тютчева. Он был старше поэта всего на два года, но, по словам И.С. Аксакова, относился к тому «не только с братскою, но с отцовскою нежностью, и ни с кем не был Федор Иванович так короток, так близко связан всею своею личною судьбою с самого детства». Он был «его постоянным гением-хранителем, - при всякой беде, всюду поспешал к нему на помощь» (Биогр. С. 307).