И. С. АКСАКОВУ

19 апреля 1866 г. Петербург



Петербург. 19 апреля 1866

  Друг мой, Иван Сергеич. Много утешили вы меня письмом вашим. Я получил его как нельзя более кстати, т. е. в ту самую минуту, когда всего более мне хотелось вашего слова — когда все слышнее и слышнее становилось для меня и для многих молчание «Дня» в этом общем говоре и гаме… Да, вы правы, правы почти во всем… Лучшее доказательство, в какой мы лжи постоянно живем, это то чувство какого-то испуга при виде нашей собственной действительности, проявляющейся нам каждый раз как какое-то привидение… Так и теперь. Вдруг словно гора зашевелится и пойдет… Эта гора — народ русский… И куда тогда деваются все наши теории и соображения? Что, напр<имер>, значат теперь все наши конституционные попытки1 в применении к живой действительности? Как убедить народ русский, чтобы он согласился дать себя опутать, в лице своего единственно законного представителя — царя, этою ухищренною паутиною, т. е. обрек себя на умышленную неподвижность, чтобы при каждом живом движении невольно и нечаянно не порвать на себе всей этой ухищренности? — Где место, при настоящем взаимнодействии этих двух величин, конституционным затеям?.. Уж одна эта очевидная невозможность должна бы указать, что наше искомое не там, где его ищут… Что оно внутри, а не извне — дело организма, а не механизма… Так что, в конце концов, вот какою формулою можно пока определить закон нашего будущего развития, нашей единственно возможной конституции — чем народнее самодержавие, тем самодержавнее народ.

  Но, предоставив будущее будущему, вот что воочию совершается в настоящем… Пистолетным выстрелом 4-го апреля проживающий между нами нигилизм заявил себя официально — и все переполошились — что это такое? откуда и почему?.. Призывается Головнин и объявляется ему, между прочим, что так как общественное мнение страшно против него раздражено, то ему оставаться министром не следует…2 А что же, наконец, довело до этого сознания?.. А вот что: при допросах некоторые из этих милых личностей не обинуясь объявили, что их цель была захватить в свои руки народные школы и в них, для блага будущих поколений, разрабатывать на досуге эти два положения: несуществование Бога и незаконность всякой власти…3 Конечно, этот план воспитания не был одобрен бывшим министром н<ародного> просвещения, но верно и то, что он бы ему не противудействовал, — да и чем противудействовать? Вот вследствие чего возникла новая комбинация — соединением в одном лице, гр. Толстого, этих двух элементов, духовного и светского…4 Но на каких условиях и во имя какого принципа будет заключен этот союз? — That is the question*5. Будет ли наконец сознано, вполне сознано, что духовенство без Духа есть именно та обуявшая соль, которою солить нельзя и не следует…6 Вообще, я предвижу кучу недоразумений… И я, напр<имер>, радуюсь назначению Муравьева7, который, как специалист, лучше и скорее других обличит корень зла, — но вырывать этот корень — на это требуются другие силы, — а где они, эти силы? А если, за неимением их, т. е. за неумением ими пользоваться, мы будем применять к делу те, которые нам сподручны, то этим мы дела далеко не поправим… Иногда, конечно, необходимо по рукам и по ногам связать сумасшедшего, но это одно сумасшествия еще не вылечивает…

  Теперь происходит здесь какое-то прекуриозное перемещение. Вдруг самые высокопоставленные люди, т. е. самые приближенные к началу власти, оказываются несостоятельными, неправительственными8, и пресса, эта анархическая пресса, во имя самых животрепещущих интересов общества, трактует этих облеченных властию консерваторов как глупых, опрометчивых мальчишек…9 Больнее всех досталось великолепному Князю Слова, по выражению печати, — Валуеву. — Он, этот Prince de la Parole10, двукратно вышколенный «Московскими ведомостями», решительно пикнуть не смеет, — потому, при малейшей его резвости, Катков, как няня ребенку, тотчас же грозит ему, что она уйдет от него, — чего он страх боится11. — Один князь Италийский еще не сдается и, в сознании своей государственной мудрости и гражданского мужества, не перестает стыдить и срамить малодушие Долгорукова, сознавшего наконец свою несостоятельность12. — Не так Суворов13 — он и теперь еще, в двух шагах от государя, продолжает еще своим громозвучным голосом величать Муравьева зверем и животным. — Но на этот раз довольно. Продолжение впредь. Обнимаю от души вас и жену вашу. Господь с вами.



  





КОММЕНТАРИИ:

Печатается по автографу — РГАЛИ. Ф. 10. Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 6–7 об.

Первая публикация — ЛН-1. С. 272–273.



1Идея учреждения дворянского парламента была высказана 11 января 1865 г. в адресе московского дворянства Александру II. Тютчев тогда же отнесся к ней в высшей степени критически (см. письмо 287, примеч. 1—3).

214 апреля 1866 г. министр народного просвещения А. В. Головнин был уволен в отставку. Накануне Александр II лично сообщил ему об этом решении, мотивируя его тем, что «теперешнее время требует другой системы управления Министерством, других начал и большей энергии» (Никитенко. Т. 3. С. 27).

3Тютчев информировал Аксакова о следствии по делу Каракозова и его «соучастников», которое велось строго секретно; официальный отчет был опубликован только в начале августа 1866 г.

4Уволенного в отставку «либерала» Головнина сменил на посту министра народного просвещения реакционер Д. А. Толстой. При новом назначении за ним был сохранен пост обер-прокурора Синода.

5Шекспир. Гамлет. Акт III. Сц. 1. Вскоре Тютчев смог прочесть ответ на свой вопрос в рескрипте Александра II председателю Комитета министров кн. П. П. Гагарину от 13 мая 1866 г.: новому министру народного просвещения предписывалось позаботиться, «чтобы в учебных заведениях всех ведомств не было допускаемо ни явное, ни тайное проповедание тех разрушительных понятий, которые одинаково враждебны всем условиям нравственного и материального благосостояния народа» (Северная почта. 1866. № 102, 14 мая).

6Подразумевается евангельский текст: «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5, 13). На церковнославянском языке: «потеряет силу» — «обуяет».

7См. письмо 312, примеч. 1.

8Выстрел Д. В. Каракозова вызвал ряд увольнений и перемещений крупных государственных чиновников (В. А. Долгорукова, А. В. Головнина и др.) и породил много слухов о других возможных увольнениях.

9Вероятно, подразумевается передовая статья М. Н. Каткова (МВ. 1866. № 69, 3 апр.). Продолжая критику той части «влиятельных сфер», которая склонялась к автономии Царства Польского и Великого княжества Финляндского, Катков напоминал лицам, «облеченным правительственною властию», что они не «мальчики в школе, фантазирующие над географическою картой своего отечества».

1010 апреля 1866 г. П. А. Валуев выступил с речью на обеде в петербургском Дворянском собрании. «“C’est un Prince de la Parole” <“Это Князь Слова” — фр.>, — следует сказать про него; и таков был общий отзыв», — писала по этому поводу «Весть» (1866. № 28, 13 апр.).

11Тютчев имеет в виду нерешительность, которую Валуев проявил в своей борьбе с Катковым, воздержавшись от объявления ему второго предостережения за его передовую статью в № 69 от 3 апреля (см. письмо 312, примеч. 7)

12После выстрела Каракозова шеф жандармов кн. В. А. Долгоруков просил Александра II уволить его от должности (см. письмо 313, примеч. 4). 9 апреля на его место был назначен гр. П. А. Шувалов.

13Суворов и князь Италийский — одно лицо, петербургский генерал-губернатор кн. А. А. Суворов-Италийский. Тютчев иронизировал над двойственностью позиции Суворова, который осуждал нерешительность Долгорукова, не сумевшего предотвратить покушение на царя, и вместе с тем открыто высказывал несогласие с тем, что следственную комиссию по делу Каракозова возглавил «решительный» Муравьев. Эту двойственность Тютчев высмеял в эпиграмме на Суворова, написанной в апреле 1866 г. («Два разнородные стремленья // В себе соединяешь ты…»).

*Вот в чем вопрос (англ.).