Письмо русского
19 марта. В приложении к № 78 «Allg. Zeitung» от 18 марта я прочел статью о русской армии на Кавказе. Среди прочих странностей в ней есть одно место с таким приблизительно смыслом: «Русский солдат нередко напоминает французского каторжника, сосланного на галеры». Все остальное в статье по своему направлению является, в сущности, лишь развитием данного утверждения. Позволительно ли будет русскому высказать в связи с этим два замечания? Столь удивительные мысли пишутся и печатаются в Германии в 1844 году. Ну что ж, люди, уравниваемые подобным образом с галерными каторжниками, те же самые, что почти тридцать лет назад проливали реки крови на полях сражений своей родины, дабы добиться освобождения Германии, крови галерных каторжников, которая слилась в единый поток с кровью ваших отцов и ваших братьев, смыла позор Германии и восстановила ее независимость и честь.1 Таково мое первое замечание. Второе же следующее: если вам встретится ветеран наполеоновской армии, напомните ему его славное прошлое и спросите, кто среди всех противников, воевавших с ним на полях сражений Европы, был наиболее достоин уважения, кто после отдельных поражений сохранял гордый вид: можно поставить десять против одного, что он назовет вам русского солдата. Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, — можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата.2 А если вам захочется узнать, кто был самым необузданным и самым хищным, — о, это уже не русский солдат. Вот те немногие замечания, которые я хотел высказать, говоря об упомянутой статье; я не требую, чтобы вы поделились ими со своими читателями. Эти и многие другие, с ними связанные думы, — о чем вам столь же хорошо известно, как и мне, — живут в Германии во всех сердцах, а посему они совсем не нуждаются в каком-либо месте в газете. В наши дни — благодаря прессе — нет более неприкосновенной тайны, названной французами тайной комедии; во всех странах, где царит свобода печати, пришли к тому, что никто не отваживается сказать про подлинную причину данного положения вещей то, что каждый об этом думает. Отсюда ясно, почему я лишь вполголоса раскрываю вам загадку о настроении умов в Германии по отношению к русским. После веков раздробленности и многих лет политической смерти немцы смогли вновь обрести свое национальное достоинство только благодаря великодушной помощи России; теперь они воображают, что неблагодарностью смогут укрепить его. Ах, они обманываются. Тем самым они только доказывают, что и сейчас все еще чувствуют свою слабость.
КОММЕНТАРИИ:
Автограф неизвестен.
Первая публикация — AZ. 1844. № 81. С. 646–647. Перевод на нем. яз. с утраченного фр. подлинника принадлежит В. А. Хуберу (имя переводчика указано — Bibliography of works by and about Tiutchev to 1985 / Compiled by R. Lane. Nottingham, 1987).
Авторство Тютчева установлено в 1830 г. немецким исследователем С. Якобсоном (Jacobson S. Der erste Brief Tjutčevs an Dr. Kolb, den Redakteur der Augsburger «Allgemeine Zeitung» // ZsPh. 1930. Bd VI. Doppelheft ¾. S. 410–416).
Первая публикация на рус. яз. — Пигарев. С. 113–114; воспроизведено — Тютчев Ф. И. Россия и Запад: Книга пророчеств. С. 169–171; ПСС в стихах и прозе. С. 375–376.
Печатается по ZsPh. S. 412–414.
Письмо без подписи адресовалось редактору AZ и было опубликовано в ней 21 марта 1844 г. Письмо «одного русского» принадлежало перу Тютчева и явилось реакцией на напечатанный в приложении к AZ (№ 78 от 18 марта 1844 г. С. 617–610) очерк «Die Russische Armee im Kaukasus» («Русская армия на Кавказе»), который составлял фрагмент анонимного цикла «Briefe eines deutschen Reisenden vom Schwarzen Meer» («Письма немецкого путешественника с Черного моря») и в котором подвергались критике порядки, традиции и обычаи солдатской службы в России.
Подобная критика входила в состав систематической антирусской пропаганды в AZ, о чем российский поверенный в делах в Мюнхене Л. Г. Виолье 9 февраля 1844 г. докладывал из Мюнхена министру иностранных дел К. В. Нессельроде: «Последнее время “Allgemeine Zeitung” вновь позволяет себе помещать статьи о внутреннем управлении в России, столь же лживые, сколь недоброжелательные. Я поспешил обратить на это внимание Министров иностранных и внутренних дел; кажется, вмешательство их покуда приостановило сии злонамеренные публикации, кои “Allgemeine Zeitung” непрестанно разыскивает в изданиях самых безвестных и воспроизводит на своих страницах» (цит. по: Летопись 1999. С. 267–268).
На следующий день после публикации очерка «Русская армия на Кавказе» Л. Г. Виолье выразил протест министру иностранных дел Баварии А. фон Гизе, а Тютчев откликнулся ‹Письмом русского›. В редакционном предисловии к ‹Письму…› отмечалось: «…мы получили письмо одного русского, написанное по-французски; прилагаем дословный перевод этого письма, предпослав ему лишь одно замечание. Наш корреспондент с Черного моря вовсе не думал ставить на одну доску каторжанина и русского солдата, чье мужество, скромность и терпение он восхваляет; он думает и говорит лишь об одном: многие проступки, которые в России наказываются воинской службой или не являются там препятствием к ней, во Франции ведут на каторгу ‹…› английские высшие военные власти утверждают — военная дисциплина во Франции строже, нежели в Англии, ибо там солдату грозит расстрел или каторга за проступок, который в Англии наказывается всего лишь кнутом, без изгнания из армии. История последних европейских войн показывает, что английская армия неоднократно пополнялась арестантами. Возможно, что самое право полагало тяжкий и кровопролитный труд, предстоявший тогда английскому солдату, лучшей школой искупления вины, нежели тюремные стены. Не происходит ли то же самое и в ожесточенных боях на Кавказе?» (цит. по: Летопись 1999. С. 268–269).
В связи с оправдательным тоном предисловия российский поверенный в делах докладывал высокому начальству: «Сегодня особые обстоятельства вынудили “Allgemeine Zeitung” воздать должное Русской армии, ее чести и славе, причем сделать это более решительно, нежели, вероятно, ей бы хотелось. 15 марта “Kölnische Zeitung” (№ 75) открыто напала на “Allgemeine Zeitung”, приписывая ей симпатии к России. “Allgemeine Zeitung” решительно возразила на это в № 81 и в связи с этим напечатала весьма примечательное письмо одного русского по поводу статьи о Русской армии на Кавказе. Редакция газеты полагает, что, таким образом, она оправдалась в своей неосторожности ‹…› по отношению к “Kölnische Zeitung” ‹…› Письмо русского от 19 марта, которое “Allgemeine Zeitung” отнюдь не поторопилась бы напечатать, не будь она раздражена против “Kölnische Zeitung”, принадлежит искусному перу писателя, находящегося в Мюнхене; побуждаемый усердием, он уже не раз помещал в немецкой печати статьи столь же пылкие, сколь и благомысленные» (цит. по: Летопись 1999. С. 269).
‹Письмо…› Тютчева оказалось вовлеченным в «диалог» на государственном и общественно-публицистическом уровнях. 28 марта А. фон Гизе уведомляет Л. Г. Виолье о мерах, принятых по протесту последнего в связи с публикацией очерка «Русская армия на Кавказе»: «В ответ на письмо от 19-го дня сего месяца, коим вы меня удостоили, спешу сообщить вам, что, будучи со своей стороны поражен некоторыми неуместными суждениями в указанной статье ”Allgemeine Zeitung”, я незамедлительно обратил на нее внимание г-на Министра внутренних дел. Он тут же рекомендовал как редактору газеты, так и ее цензору проявлять более осмотрительности и благопристойности в статьях, касающихся Правительства и Армии Его Величества Императора Всея Руси» (цит. по: Летопись 1999. С. 269).
Публикация ‹Письма…› послужила поводом для газ. «Kölnische Zeitung» (№ 44 от 3 апреля 1844 г.) обвинить свою давнюю противницу AZ в прорусской направленности. Это обвинение носило риторический и парадоксальный характер, поскольку напечатанный текст был реакцией на прямо противоположную тенденцию. Особое раздражение, как отмечает английский исследователь Р. Лэйн, вызвало у редакции «Kölnische Zeitung» утверждение «одного русского» о том, что Германия обязана России своим освобождением от наполеоновского ига (ЛН-1. С. 232). По мнению газеты, такое убеждение следует оценивать как «ерунду, насмешку над историей»: напротив, сама Россия была спасена от французов благодаря народным восстаниям в Пруссии, перешедшим в освободительную войну всех немецких государств против господства Наполеона. В подобных взглядах находит отражение искаженное представление о реальных, а не желаемых, навязываемых прессой обществу победителях, — представление, которое в типологическом, историческом, идеологическом, психологическом планах сходно с пропагандой и завышением роли союзников Советского Союза в минувшем веке при освобождении народов Европы от фашистского ига во Второй мировой войне.
В № 158 от 6 июня 1844 г. AZ напечатала ответ на ‹Письмо…› самого «немецкого путешественника», отмечавшего: «Уважаемый автор этого письма совершенно неверно понял смысл моей статьи ‹…› Только полным незнанием немецкого языка можно объяснить столь превратное ее истолкование. Автору письма следовало сначала дать мою статью для перевода человеку, более искушенному в немецком, прежде чем выступать с разглагольствованиями, быть может и весьма патриотичными, но безусловно лишенными логики» (там же). Вот фрагмент очерка, вызвавший полемику, а также требовавший объяснений со стороны его автора и редакции газеты: «Unter den nicht leibeigenen Russen werden viele wegen Vergehungen und Verbrechen zu Soldaten gemacht… Um desselben Verbrechens willen, welches z.B. in Frankreich einen Menshen unfähig des Militärdienstes machen und einen Militärbeamten zur Ausstoßung aus den Reihen für immer verurtheilen würde, wird in Rußland ein Individuum zum Soldatendienst verdammt. Somit möchte man glauben, daß bei den Russen weniger hart gestraft würde als bei den Franzozen, da man bei jenen statt dem Verbrecher den rothnen Habit der Touloner Galeerensträflinge umzuhängen, sich milde nur darauf beschränkt, ihm den Ehrenrock des Soldaten anzuziehen. Aber 25 Jahre des Dienstes in diesem Ehrenrock bei solcher Disziplin nichts kleines…» (цит. по: ZsPh. S. 412). — «Среди некрепостных русских многие за разные проступки и преступления стали забираться в солдаты… За те самые преступления, совершение которых, например, во Франции лишает человека возможности служить в армии, а военные навсегда изгоняются из ее рядов, в России люди осуждаются на солдатскую повинность. Можно подумать, будто бы у русских наказывают менее сурово, чем у французов, так как, вместо того чтобы облачить преступника в грубую одежду галерного каторжника, милостиво ограничиваются его одеванием в почетную форму солдата. Но 25 лет службы в столь почетном сюртуке при такой дисциплине — это немало…»
Вряд ли есть основания упрекать Тютчева, прожившего в Германии более 20 лет и переводившего И. В. Гёте, Ф. Шиллера, Г. Гейне и других ее писателей, в незнании немецкого языка. Напротив, он чутко уловил и даже несколько смягчил скрывавшийся за приведенным сравнением обобщающий смысл: принятые в европейских странах цивилизованные критерии оценки незаконных деяний не практикуются в России, чья армия пополняется преступниками, способными на «варварские» действия. Таким образом, речь должна идти не о патриотических разглагольствованиях, как замечает «немецкий путешественник», а об эмоциональном оживлении предававшихся забвению событий и фактов недавней истории и о заострении реально существовавших в Германии и на Западе в целом политических, идеологических, публицистических тенденций (см. коммент. к ст. «Россия и Германия». С. 255–265, 283–286) в одном из их конкретных проявлений.
Как видно из депеши Л. Г. Виолье, «искусное перо» Тютчева в 1830–1840 гг. не раз вступало в действие. Его анонимные (или под псевдонимом) публикации в немецкой печати пока не найдены и не атрибутированы исследователями. Непосредственные наблюдения за состоянием государственных умов и общественного мнения на Западе, специфика дипломатической работы, знание тайных пружин политики давали ему богатый материал для размышлений и для отстаивания правоты своих оценок и выводов. Анализ тютчевских депеш на рубеже 1830-х гг. позволил Т. Г. Динесман заключить, что в них «следует искать истоки идеи Тютчева, осуществлению которой впоследствии, по выходе в отставку, он был готов всецело посвятить себя. Эта идея — организация систематического воздействия на европейское общественное мнение путем консолидации европейских публицистов, известных своими симпатиями к России ‹…› В этих депешах впервые проявился публицистический темперамент Тютчева, именно в это время формировались те политические воззрения, которые впоследствии легли в основу его публицистики» (Динесман Т. Тютчев в Мюнхене (К истории дипломатической карьеры) // Тютч. сб. 1999. С. 146–147, 152). ‹Письмо…› стало первым (среди известных публикаций) публицистическим и фрагментарным выражением уже сформировавшейся к тому времени системы философско-исторических воззрений Тютчева, находивших ранее свое выражение лишь в нескольких поэтических произведениях.
1…люди, уравниваемые подобным образом с галерными каторжниками, те же самые, что почти тридцать лет назад проливали реки крови на полях сражений своей родины, дабы добиться освобождения Германии, крови галерных каторжников, которая слилась в единый поток с кровью ваших отцов и ваших братьев, смыла позор Германии и восстановила ее независимость и честь. — Спустя сто лет после Отечественной войны 1812 г. английский публицист В. Стид подчеркивал: «Именно русская кампания сломила силу Наполеона. После отступления французов из Москвы Лейпциг и Ватерлоо были только выводами из уже решенной задачи. То, что не смогла осуществить вся Европа, поддерживаемая Британией, сделали русские своим мужеством, героизмом, самопожертвованием» (цит. по: Жилин П. А. Отечественная война 1812 года. М., 1988. С. 372). Несмотря на предрешенность «выводов» и ясно определенные цели войскам в приказе Александра I о начале заграничного похода («остается еще вам перейти за пределы империи не для завоевания или внесения войны в земли соседей наших, вы идете доставить себе спокойствие, а им — свободу и независимость»), на первом этапе войны 1813 г. Россия одна вела борьбу с Наполеоном, поскольку ее потенциальные союзники (Пруссия и Австрия) выступали ранее на стороне французского императора и не решались разрывать с ним прежние узы. Логика победоносного наступления русских войск вынудила прусского короля заключить в феврале 1813 г. Калишский союзный договор (к нему в июне присоединилась в Рейхенбахе и Австрия, и лишь в сентябре окончательно оформилась в Теплице русско-прусско-австрийская коалиция), гарантировавший восстановление Пруссии в границах 1806 г., а германским государствам — возвращение их независимости, что вызывало действенный энтузиазм среди местных жителей. «Весь немецкий народ за нас, даже саксонцы, — писал М. И. Кутузов из Калиша. — Немецкие государи не в силах больше остановить это движение. Им остается только примкнуть к нему. Между прочим, примерное поведение наших войск есть главная причина этого энтузиазма. Какая высокая нравственность наших солдат, какое поведение генералов!» (Кутузов М. И. Из личной переписки // Знамя. 1948. № 5. С. 116–117). В обращении к немецкому народу М. И. Кутузов взывал: «Жители Германии! Вся русская армия бьется за ваше благополучие. Неужели вы одни при столь благоприятных обстоятельствах останетесь равнодушными? ‹…› Глубокая связь русской военной мощи со всеми средствами, которые может представить Германия, даст возможность полностью осуществить нашу общую цель и восстановить мир, которого так страстно желает вся многострадальная Европа. Будьте сильны духом, мужественные и честные немцы!» (Внешняя политика России XIX и начала XX века: Документы Российского Министерства иностранных дел. Сер. первая. 1801–1815 гг. М., 1962. Т. 6. 1811–1812 гг. С. 621).
Подобные призывы ложились на почву, подготовленную патриотически настроенными военными и государственными деятелями Германии (Г. Ф. К. Штейн, Г. И. Д. Шарнгост, А. В. Гнейзенау, К. Клаузевиц, Ф. К. Теттенборн, В. К. Ф. Дернберг и др.), которым была дорога «независимость и честь» Германии, которые видели в России естественного союзника и по-своему понимали ее значение в историческом процессе. По словам фельдмаршала А. В. Гнейзенау в письме к Александру I, «если бы не превосходный дух русской нации, если бы не ее ненависть против чуждого угнетения ‹…› то цивилизованный мир погиб бы, подпав под деспотизм неистового тирана» (цит. по: Тарле Е. Нашествие Наполеона на Россию. М., 1943. С. 359). Ф. К. Теттенборн же считал своим отечеством и Россию, ибо в ней борются с Наполеоном (см. об этом: Поход русской армии против Наполеона в 1813 г. и освобождение Германии. Сб. документов. М., 1964. С. 54). Таких деятелей Тютчев относил к «великому поколению 1813 года» (см. коммент. к ст. «Россия и Германия». С. 258), и некоторые из них принимали непосредственное участие в создании русско-немецкого легиона и формировании народного ополчения Пруссии. В начале вторжения наполеоновской армии в Россию входившим в ее состав немецким войскам было направлено воззвание («Призыв к немцам собраться под знамена Отечества и чести»), составленное бароном Г. Ф. К. Штейном, подписанное М. Б. Барклаем-де-Толли и гласившее: «Германцы! За что воюете вы с Россиею, за что проницаете чрез границы ее и нападаете с вооруженною рукою на народы, кои в течение нескольких веков состояли с вами в приятельских сношениях, принимали в недры свои тысячи соотчичей ваших, даровали талантам их награждение и определяли занятие трудолюбию их?» (цит. по: Листовки Отечественной войны 1812 г. М., 1962. С. 23). Когда же русская армия вступила на немецкую территорию, ее встречали как долгожданную освободительницу, с особым почтением относясь к казакам. «С каким восторгом нас принимают, — записал один из ее офицеров в своем дневнике на берлинской земле. — Имя русского сделалось именем защитника, спасителя Европы. Здесь получили мы достойную награду за труд наш» (Из дневников русского офицера о заграничном походе 1813 г. // РА. 1900. № 7. С. 286). Освобожденное население не только оказывало русским солдатам продовольственную или транспортную помощь, но и само включалось в активные боевые действия, организуя ополченские и партизанские отряды из ученых, помещиков, чиновников, многочисленной молодежи, вооружавшихся ружьями, саблями и палками. Простые солдаты и крестьяне-ополченцы составляли основу постоянно пополнявшейся из резервов русской армии, которая на втором этапе войны 1813 г. стала действовать совместно с прусскими, австрийскими и шведскими войсками. В октябре 1813 г. произошло грандиозное Лейпцигское сражение, в результате которого Наполеон потерпел сокрушительное поражение, а кровь союзников (потери русских войск составили 22 тыс., прусских — 16 тыс., австрийских — 12 тыс., а шведских — около 300 человек) принесла окончательное освобождение Германии и смыла ее позор.
2Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, — можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата. — Это утверждение совпадало с мнением самих французов: «Русские заслужили своим поведением благосклонность жителей, говоривших, что они предпочли бы поселить трех из них вместо одного баварца» (McNally. S. 107). В парижских театрах распевалась песенка:
Que j’aimais à voir sur ses bords
Les frères guerriers de la Russie!
Parmi nous, ces enfants du Nord
N’étaient — ils pas dans leur patrie?
(«Как я бы хотел видеть на своих берегах боевых братьев из России! Среди нас эти дети Севера не чувствовали ли себя как на родине?» — фр.) (там же). По словам Ф. Р. Шатобриана, «80 тысяч солдат-победителей спали рядом с нашими гражданами, не нарушая их сна и не причиняя им ни малейшего насилия… Это освободители, а не завоеватели…» (там же. С. 94). Газ. «Journal des Débats» сообщала: «Ликующие возгласы разносились по улицам. Люди устремлялись к Его Величеству Императору России, чтобы пожать ему руку, коснуться его колен или одежды; лошадь останавливалась, и та совершенно особая доброта, с какой монарх принимал эти свидетельства признательности и уважения, оставила во всех сердцах ничем неизгладимое впечатление» (там же. С. 91). Вторила ей газ. «Moniteur»: «Наполеон правил нами как король варваров, Александр и его благородные союзники говорят с нами только на языке чести, справедливости и человечности» (там же. С. 94). Русские «варвары» и «казаки» при ближайшем рассмотрении оказались совсем не страшными: «Платов, казацкий гетман, слыл джентльменом, осуществляя особую охрану замка Бюффон ‹…› Несомненно, вспоминая слово “варвары”, которым Наполеон вслед за многими наградил его соотечественников, он, прощаясь с членами муниципального совета, иронически произнес: “Господа, северные варвары, покидая вас, имеют честь вас приветствовать”» (там же. С. 97).
